.. Так она в Харькове институт медицинский окончила. Комсомол, значит, посылал ее... Закончила и в родное село приехала... Людей лечить. Гинекологом работает... Очень душевная.
Конец старой печальной медицине!
Мне посчастливилось родиться в степи. В паре с сестренкою. В те давние времена в селах статистических карточек не вели и графу «родился тогда-то> не заполняли. Передавали устно. «Слышали? На огороде тетки Се-клетей в капусте дивчинку нашли». Или: «Сегодня на заре у Ялосоветы в картошке хлопчика поймали...»
Ловили нашего брата главным образом в сельскохозяйственных культурах — в картошке или капусте. Волнующее известие передавали нежно, с душой: «Открываю дверь, а ты бегаешь по огороду, мамку свою зовешь. Здесь я — говорю».
Нас с сестренкою во ржи поймали. Поймали — и куда? На снопы. Сестренку завернули в мамин платок, а меня в отцову жилетку. Лежу в жилетке и думаю — сказать или не сказать: «Тато! Не печалься. Не горюй! Скоро единоличному хозяйству конец. Комбайнами будем убирать».
Скажешь, а вдруг не повериг. Еще рассердится, укорять начнет: «Смотри, какой грамотный стал! Не успел глаза раскрыть, а уже знает, какая техника будет. А чго из него получится, когда на ноги встанет? Еще скажет родному огцу: «Таю! Знаешь, бога нет!»
Подумал, подумал — помолчу. Не стану гневить родного отца. Лежим оба на снопах и молчим. А вокруг снопов взрослые бегают. Занимают нас разговорами. Старшая сестра даже маленькую ящерицу показала нам.
— Глядите... Ящерка. Видите, как она глаза вытаращила.
А нам что, пускай таращит. Нам все равно, хоть тигра показывай. Волновало другое: кто первым скатится со снопа — я или сестренка.
Побудьте на нашем месте и попробуйте удержаться ьа снопах... когда вам руки и ноги связали... да так зашнуровали, что дыншь нечем... Не напрасно я тревожился, первой скатилась со снопа сестренка, а я за нею .
Упала сестра и как закричит на все поле... Она кричит с одной стороны, а я с другой .. утешаю ее.
— Агуси,— говорю. Родненькая. Глупенькая!i'
Замолчи! Погляди, говорю, какая кругом расчудесная природа. Птички летают, песни поют... Цветочки кругом цветут.
— Да,—отвечает сестренка,— кругом старый режим. Вот вырастешь и будешь босыми ногами по чужой стерне ходить, а меня будут за косы таскать.
— Эх, сестренка,— говорю,- дорогая... Несознательная ты. Когда твои косы подрастут, может, как раз произойдет переворот. Революция! Будешь петь и в косы цветочки вплетать.
Хотел я ей сказать еще два слова... Не дали. Регламент! Подняли нас и понесли в церковную сторожку.
Тетя Явдоха шепнула нам: «Лежите, детки, тихонечко... Отец Иоанн пришел».
— Поп! — воскликнула сестренка.— Ей-богу, к нам поп приближается.
— Ты,— говорю,— сестренка, еще не понимаешь... Это к нам приблизился опиум для народа.
Отец Иоанн, минуя нас, направился в угол сторожки. В углу в кошелке таились дары — хохлатая курочка. Духовный наставник со знанием дела взвесил на руке курицу, прикидывая — хватит ли ее, чтобы накормить куриным супом двенадцать апостолов, и громко кашлянул: мол — не хватит... Какая неосмотрительность, какая жалость!.. Забыли мои родители вместе с курицей впихнуть в кошелку и рябого поросенка. А мы лежим голенькие, нам не до поросят, не до курятины. Я шепнул сестренке:
— Давай выступим. Договорились. И как завопим:
— Крестите скорей или давайте сапоги... Замерзаем? Отец Иоанн пригрозил нам:
— Замолчите! Не пищите! Меня самого обижают младенцев двое— а птица одна.
«Ах ты такой-сякой,— думаю.— Дают — совершай обряд. Не хочешь, пойдем домой некрещеными. Бог нас не забыл, ногами наделил...»
Хотел я еще кое-что сказать попу, но вмешалась тетка Явдоха:
— Отче! Пускай голосят. Вы их крестом попугайте. Тут страда, а вас принесло... Не тяните, отец Иоанн, крестите... И дайте деткам красивые имена.
Святой отец сердито глянул на тетку.
— Одну курицу? Маловато,— сказал он.
— Отец Иоанн, я вам петушка добавлю... Славный петух. Кукарекает!
На присвоение имен повлиял наш крестный, матрос-балтиец. Поставив на оконце бутылку крепкой водки, крестный потребовал:
— Батя! Покороче. Давай, кропи!
Поп деликатно поднес флягу к глазам, проверил — до самого ли горлышка налита. Попробовал — не разбавлена ли. Убедившись, что содержимое в бутылке можно принимать до ектений и после нее, с ходу схватил меня и в холодную воду — бух! Я даже захлебнулся... Перевел дух и завопил на всю сторожку:
— Что вы делаете? Живую душу в кастрюле топите. А меня еще раз в воду, и еще раз... Не дают слово сказать.
Очнулся я лишь вечером. Гляжу, сестренка примостилась у маминой груди справа, а я слева. Ужинаем.
— Закусываешь? — спрашивает меня крестный.— Ужинай, ужинай, матери твоей ковинька! Да расти большим. Вырастешь, брат, будешь сидеть, а мама стоять, и скажешь: «Мама! Вы садитесь, а я постою. Потому что вы самая дорогая на свете».
2
Вот так на наших огородах каждый год ловили то хлопчика, то дивчинку. Если лето случалось урожайное, то вылавливали сразу тройню... Это была большая новость и немалая беда. Волостная власть брала виновных на цугундер: «Откуда? По какому праву?»
Наш сосед, Онуфрий Маценко, многосемейный человек, отвечал волостному начальству коротко и ясно:
«Ночи темные, долгие... Керосину нет. Вот бог и посылает».
Одним словом, в урожайное лето разговоров хватало. Наша мама, усмехаясь, сказала местной власти:
— Бог милостив... Послал и косаря и вязальщицу. Однако «бог милостивый», умело подбрасывая детей
на огороды, одного не умел — проявлять свою щедрость, и потому бегали мы по дворам, как в раю: голые и босые.
— О владыка небесный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80