Ненавистного сатирика схватить...». Другая категоричная: «Согласовано. Хватайте. Вельзевул».
И схватили. И потащили. На пороге встретилась нам черная мантия. Мантия шептала что-то молитвенное, ехидно потирала руки и елейным голосом допытывалась:
— Куда это чертенята раба божьего тащут? Вместо меня ответила соседка:
— Куда тащут? Что вам, очи повылазили? Не видите — в пекло прут.
Мантия как захохочет. Я узнал его. По хохоту. Это тот самый... Липник, который реляцию писал. Даже корчился от смеха, даже захлебывался, проклятый.
— В пекло тащут... Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Тащите. Тащите его не из глины лепили, не святым духом сотворили». А из чего, спрашиваю, тебя сделали? Из дерева выстругали? Или в инкубаторе сотворили? Ха-ха-ха. Хохо-хо.
Хохотал, хохогал, но слышу вдруг затих... И его черти за фалды потащили.
3
Волокли, окаянные, волокли меня и перед рассветом приволокли в лоно нечестивых.
Повели по аду и пугают страшными картинами. Всё примеряют, какую мне сковороду языком лизать.
Судя по церковным картинам, я себе адские порядки так представлял: стоят в ряд кипящие котлы и бочки со смолой, и иод ними гори г негасимый огонь. А охочие до душегубства черти поднимают грешников на вилах и бросают в котлы по строгому графику... в воскресенье — бюрократов, в понедельник — казнокрадов, во вторник — многоженцев, в среду — насильников, в четверг — блудниц, в пятницу — хапуг, в субботу — пьяниц.
Само собой разумеется: лгунов и клеветников швыряют в котлы вне очереди. Но чтобы богословов поджаривали и рогачами подталкивали, этого хмоя фантазия не допускала. Черт-экскурсовод по-приятельски пояснил мне:
— Попадают на сковороды и отцы духовные. Сейчас покажу тебе одного богослова. Вчера вместе с тобой приволокли.
— Интересно, что недостойного совершил этот смиренный отец?
— По совести говоря, ничего особенного... Творил житейские дела: водил грешных сестричек в гречку на душеспасительные лекции. Белокурым читал творения апостолов, чернявых уверял — один бог без греха. Мы его и устно предупреждали, и анонимки ему писали: «Отец! Опомнитесь». Не внимал нашим указаниям. И снова за свое — в гречку. А в земной жизни все до поры до времени, до рокового часа. Наши дозорные один раз не обратили внимания, другой раз... В третий чувствую, что-то не так. Вот и получилось. Читал святой отец в гречке лекции и спрашивает сестричек: «У кого будут вопросы?»
Одна сестричка и спросила: «Батюшка! Какой черт научил вас искать душу у нас за пазухой?»
«Эге-ге-ге, — подумали наши наблюдатели, — беда! Наверное, кто-то из своих в гречке христианские души развращает». Метнулись туда. А там как раз наоборот, слуга церкви целует круглолицую сестричку и к сердцу ее прижимает.
«Отче! — воскликнули дозорные.— Святотатствуешь!»
«Помилуйте... Я не виноват. Это черти пригнали благоверную сестричку в гречку исключительно для искушения... Для испытания».
«Не бреши, батя»,— сказали черти и за бороду его... Видишь, этот самый отец-лектор стоит у котла и трясется.
Подхожу поближе. Действительно, богослов трясет животом и зубами стучит, котла боится больше, чем самого черта. Жалко стало беднягу: над святым отцом и так беспардонно издеваются.
Вы же поймите, до чего черти додумались. На благоверного мужа-чудотворца (господи! такую каверзу подстроили) уздечку надели...
Не вытерпел я и в сердцах крикнул:
— С ума сошли, окаянные! Погибели на вас нет, проклятых!
А им что. Взяли батюшку за узду, как коня... (Еще хорошо, что не стреножили.) Ох и шутки шутят черти. Глянул еще раз — и у меня в груди похолодело. Возле котлов и бочек стоят многоженцы, насильники, искусители, развратники, и какое нестерпимое оскорбление: на всех кожаная упряжь. С хапугами и пьяницами обошлись еще хуже: на высоких надели крепкие ошейники, а на тучных— хомуты и затянули. Какое неуважение! А черти еще глумятся:
— Отче! Не вешай нос. Умели сестричек в гречку водить, умейте и смолу глотать.
Хороши шутки! Когда на ваших глазах под котлы подбрасывают здоровенные охапки сухих дров.
Картина, скажу вам, не очень... Невеселая картина вырисовывалась. Повторяю: это был грустный, очень грустный этюд. Известный богослов, столп церковной науки, в виду котла окончательно пал духом. Как говорят, вконец разложился. Морально.
Я хотел посочувствовать, сказать грешному отцу елово утешения и приблизился к нему. Батюшка протянул мне листок:
— Прочитайте... мое слово. Слово пастыря. Я же правильно проклинал. Правильно страшил адом. Правильно хулил сочинителей.
Я взял листок. Надо сказать, остро написал гневный богослов.
«Есть,— пишет он,— лоза... Есть верба! Есть прямые кийки-палки, есть изогнутые, ковиньки. Ну а откуда взялась эта анафемская Ол. Ковинька — ума не приложу. Боже, боже... Покарай его твоей грозной десницей. Ну а если это не в твоих силах, то пусть сам сатана переломает ребра этому сочинителю. Аминь».
Листок надоумил меня: передо мною знакомая мантия — Сидор Липник. Я деликатно пояснил автору:
— Батя, батя! Меня, Ковиньку, в пекло толкали, а сами в котел попали. Ай-яй-яй! Бывайте здоровеньки. Кипите веселенько.
* * *
Свое путешествие в пекло я, безусловно, сочинил. Разве я не знаю, что нет ни пекла, ни рая. И притом твердо знаю: на свете есть одно неоценимое — красивая трудовая жизнь. А это... мой рассказ. Просто так... для верующих и неверующих.
Примечание:
Ковинька — палка с загнутым концом.
КАК КОГДА-ТО ЛЕЧИЛИ
«Лечебница» наша, или «аптека», была... тесная, узкая, темная. Посудите сами — небольшие дверцы с улицы, два оконца смотрят на огород. «Лечебница»!
Одно оконце постоянно затемнял Бровко (вы его хоть убейте, все равно ляжет чертов пес спиною к окну — и конец свету).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80