А тут такая напасть: исчезло угощение. С копченым окороком, по правде сказать, хозяйка сама дала маху, не поверила в честность батраков: «Не посмотрят Люциферы на святой пост... Возьмут и псреполовинят поросятину!»
Решив так, набожная Олимпиада повесила окорок в надежном месте, в кладовке, приказав любимому псу: «Сторожи! Слышишь? И не нюхай. Это батюшкин ужин!»
Кудлатый сторож все дело испортил. Не вникнув в суть хозяйского указа: «Отверни морду! Не нюхай!», любимый песик не оправдал высокого доверия — понюхал.
Пес забыл заповедь набожной хозяйки — «не для твоих собачьих зубов окорок коптили»,— стащил его с крюка и бережно перенес в густой кустарник, где и закусил им. Старался песик — ой как старался, ломтика не оставил: когда мы зашли в кусты, то на месте собачьей трапезы лежала лишь веревочка от окорока.
— Вася,— спрашиваю,— разве отец Иоанн стал бы в пост, в петровки, есть свиной окорок?
— Станет. Будет уплетать. Это он с амвона уверяет людей: грех, грех... А сам жрет, аж за ушами трещит. Я тебе, Сашко, скажу... Сам видел... В первый день великого поста Комар поехал в город подкрашивать плащаницу. С плащаницей случилась беда, упала на нее свечка и прожгла колено Иисуса. Хозяин уехал, а батюшка с великопостной молитвой во двор въехал.
Несу я на кухню солому, тетя Мотя всякое угощение готовит, яички варит. Отец Иоанн страсть как любит крутые крашенки. Принес я солому раз, другой — смотрю, бедная Мотя стоит возле печи, дрожит и крестится.
«Что с вами, тетя? Чего вы дрожите?»
«Как не дрожать,— в нашем доме такое чудо... Отец Иоанн чудо сотворил».
«Какое же чудо?»
«Внесла я вареные яйца и поставила на стол. Батюшка перекрестил их и говорит: «Пусть эти яйца превратятся в картошку».
«Ну и что, превратились?».
^Превратились, голубчик, превратились. Отец Иоанн очистил скорлупу и кладет в рот крашенку... Гляжу, а это картошка. Боже, боже! Побегу матери расскажу, какие на свете чудеса бывают».
Взяло меня сомнение — не может этого быть, чтоб духовный отец пустился на такой обман: в пост куриные яйца ел.
Шутник Василь, ей-ей,— загадки загадывает.
В этог день хозяйка милостиво разрешила нам остаться дома, поработать по хозяйству.
— Пускай скотина отдохнет в загонах,— приказала Олимпиада.— А на ночь погоните се па луга, пусть там пасется.
Нам что! Делай как велят. Вечерком вбежал я в дом, взять мешочек с едой. Смотрю, дверь в гостиную приоткрыта, на столе... чего только душа желает. И выпить, и закусить. Гость и хозяйка как следует святой пост ветре-чают. И еще вижу: огец Иоанн, подвыпив, стоит посреди комнаты в штанах, в обыкновенных штанах, какие все люди носят. Стоит и басом тянет: «Ревела буря...»
Пел-пел одну песню, потом обнял хозяйку за талию, закружил ее и запел другую: «Зять на теще капусту возил...»
Олимпиада сперва тоненьким фальцетом подтягивала, затем вырвалась из его объятий и начала вокруг духовного отца, играючи, кружить, как русалка... И скоком, и боком, и туда, и сюда... Скачет, подпрыгивает. Дразнит батюшку языком, глазами моргает, пальчиком манит.
Как будто бес вселился в молодую Олимпиаду. Хозяйка такие чудеса выкамаривала, что я со страху перекрестился...
А она мелкими шажками бегает, бегает... Добежала до отца Иоанна и шлеп его ладошкой по губам. И далее: то покружится, то повертится. И, о господи, по тому самому месту, каким гостеприимная хозяйка вертела и крутила, отец Иоанн в свою очередь пришлепывал пастырской ладонью. А потом... Боже праведный! Или мне померещилось, или я это во сне видел... Отец духовный снял с себя золотой крест и стал крестить им Олимпиаду со всех сторон. Поднимет крест и восклицает: «Да святится!»
Олимпиада хохочет, заливается. Ей, очевидно, нравилось, что духовный пастырь кругом ее освящает.
Всевидящий! Узрел ли ты сие с небесной высоты? Где же святая правда на земле? Схватил я узелок и побежал к возу.
— Видел? — спросил Василь.—Вот она, поповская правда. Вот так нас и одурачивают. Поехали... Грузчики правду говорили. «Поповская религия — обман, опиум для народа».
Поздней осенью мы распрощались с Комарами... Пошли в город искать своего счастья. Я глубоко-глубоко верил Василю: сообща мы свою долю найдем. Без царей, без церковных князей.
ХВАЛА ТЕБЕ И СЛАВА, ТРУДОВАЯ ПОЛТАВА!
Когда въезжаете в Полтаву, вы прежде всего почтительно склоняете голову перед светло-любимым образом, перед памятником гению человечества — Владимиру Ильичу Ленину.
Полтавчане и полтавчанки уважают и любят своего дорогого учителя и вождя. Уважают, любят и животворно воплощают в жизнь высокие ленинские идеалы.
Дух захватывает при мысли — каких чудесных вершин достигли Полтава и Полтавщина за советское время!
Достигли и достигают!
Какие красавцы заводы, фабрики построены! И какие же еще грандиозные индустриальные великаны строятся!
Яркими огнями на Полтавщине засиял великан горнорудный комбинат. А шахты, а нефтяные вышки? Слышите— уголь и нефть на Полтавщине добывают!
А какую пшеницу родит Полтавщина! Кукурузу, арбузы, свеклу!
Когда меня спрашивают: «Как вы дышите?»—я всегда отвечаю:
— Я дышу на все сто! Я родился и живу на Полтавщине!
Нас, полтавчан, порой шутя называют «Галушники», Мы, конечно, не сердимся и не возражаем:
— Галушки мы варим и едим.
Наварит нам, бывало, мать галушек, сядем вокруг котла и ужинаем. Хорошая компания — четырнадцать ртов. А чтобы галушкой кто не подавился, отец профилак-тично останавливал ловких деревянной ложкой, а мама— тряпкой:
— Куда ты, дурень, на сорочку юшку льешь? После таких завтраков наши полотняные манишки
становились панцирными — шилом не проколешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80