Взяли, ибо еще неистово вовала первая мировая война,
6
Тысяча девятьсот семнадцатый год... На сельской трибуне стоит Степан Черпак:
— Слава Великой Октябрьской социалистической революции! Слава революционному народу! Сбылась заветная мечта великого Шевченко —- сбросили панское ярмо!
КАК И КОГДА НАЧАЛО НА МЕНЯ НАХОДИТ ВОТ ТО ЧУДНОЕ
Юрию Олиферовичу Збанацкому — с любовью.
На одном молодежном литературном вечере юноши и девушки попросили меня обстоятельно пояснить:
— Почему возникает смех? Или вы его,— спрашивают,— организуете, или оно, то смешное, само находит на вас?
В своем прекрасном рассказе «Так и пишу» обо всем этом очень хорошо рассказал выдающийся мастер сатиры и юмора Остап Вишня.
На мою долю выпало просто и коротко ответить на симпатичный вопрос: когда и почему начало то чудное и на меня находить?
Впервые, как и вы, дорогие читатели, я улыбнулся своей родной маме. Я — маме, мама — мне.
За точность не ручаюсь, но уверен, что мои братики и сестрички тогда говорили Ихменно так:
— Мама! Оно уже смеется... Два раза уже засмеялось.
— Прочь отойдите! Пусть смеется...
Значит, я так себе думаю: юмористов рождает родная мать.
Мамино молочко веселило... Корхмят — смеешься, не кормят — плачешь. Да еще сколько рева было, боже мой, на всю хату горланишь!..
Очевидно, отец моим сестричкам тогда так говорил:
— Девчата! А посмотрите-ка, почему это самый старший кричит. Может, рыбы наловил?
Так я до шести лет или смеялся, или коротенькой сорочкой карасиков ловил...
Шестилетнего — это я хорошо помню — начали меня вводить в курс божественных наук.
Вводили серьезно... Преподавали ее, ту науку, стоя в темном углу, где висели иконы угодников и преподобных. А вокруг них, вверху и внизу, смиренно летали непорочные ангелочки и весело подпрыгивали лукавые чертенята.
Пристроились там и неизвестные святители. Бабуся, перечисляя их имена, сама сбивалась:
— Вот этот святой... Сюда, сюда, Сашуия, смотри! Вот этот... что на коне сидит... Это — Пантелей... Нет, это не он. Это, пожалуй, Лука. Э, нет, Сашуня, это и не Лука. Это, наверное, Егорий... Разве ты его узнаешь? Залез на коня и глаза закрыл! Да бог с ним, пусть верхом гарцует. Он хлеба не просит. Становись сюда ближе. Вот так становись...
Бабуся брала мою руку, из пальцев складывала трехперстную щепоть и учила:
— На лобик... На пупик... На это плечо, потом на это... Вот так, вот так... На лобик... На пупик... Вот хороший внучек... Любимый... Он уже умеет богу молить-ся„. Помолился?.. Теперь плюнь на того чертенка! Плюй й говори: «У-у!.. Нечистая сила! Глаза вытаращила!»
Я плюнул и промахнулся — попал не в чертенка, а в ангелочка.
— Куда ты, скаженный, плюешь? Люди добрые! Видали вы такое — ангельские крылышки обслюнявил? Вот куда надо. На этого... на рогатого... На копыта плюй...
Я плевал на копыта и опять не попадая. Мне становилось смешно, и я смеялся.
— Еще и смеется, глупый! Чтоб ты до слез смеялся!..
2
Бабуся таки напророчила: я частенько «смеялся».
Впервые это случилось на уроке словесности...
При царизме нашего брата в большинстве учили в церковноприходской школе. Учили строго. Не дай бог вымолвить какое-нибудь «мужицкое» словечко. Нам здорово за это попадало.
«Неуды» ставили в две основные графы: глушили букварем по голове и острым карандашом кололи язык.
Идет урок... Учитель показывает картинку. На картинке нарисована роскошная, пушистая шуба. Такой пышной одежды я сроду не видал.
7*
— Что это? — спрашивает.
— Кожух,— отвечаю.
— Дурак! Это шуба. Смотри и раздельно чита~° «Шу-ба»!
Я смотрю, дрожу и раздельно читаю:
— «Ко-жух»!
— Господи, какой же ты бестолковый! Повторяй за мной!
Словесник громко читает, а я еще громче повторяю;
— «Ше... Ше... у... шу... б»!
— Ну! — крикнул учитель.— Понял? Поворачивайся к дверям и кричи: «Ш-ш-шу-б-ба!»
Я поворачиваюсь к дверям и изо всех сил кричу:
— «К-ко-о-ж-жух»!
Разгневанный учитель со злостью хватал карандаш и немилосердно колол мой язык.
— «Шу... шу... ба... ба... ба»!
На переменке мы друг другу показывали исколотые языки и смеялись.
Эх!., Если бы это иголкой! Вот бы защемило!
з
Наверное, смех нельзя остановить. Нельзя ладонью закрыть рот и перестать смеяться. Хоть ты губы сожми, хоть иголкой язык коли, смех прорывается и через большой грех...
В нашем селе жил Варивон Метелица. Бывало, плетется он тихонько улочкой, а вслед ему в спину тычут пальцем:
— Штунда пошла... Нехристь!
Правда, о нем ходили и чудодейственные небылицы: дядько Варивон — светлый провидец! Одним махом из грешного тела выгонял двадцать чертей. Поэтому кое-кто даже склонен был примкнуть к святому евангельскому учению.
— Вот чудо! Вот диво! — говорили они.— Сразу вытуривает двадцать чертей, а я из своей жены и одного черта никак не могу выгнать.
Тараторили, говорили, сомневались... И вдруг новость: Метелицу не принимают в компаньоны к маслобойщику Петру Гугнявому. Не принимают из-за той неверной штунды.
Вот и решил дядя Варивон покаятся...
— Пусть,— говорит,— православная церковь снимет с меня губительное неверие. Снимет и столкнет в чистое маслобойное лоно...
С этими покаянными мыслями Варивон Метелица пришел в церковную сторожку и разделся догола. Оставил на себе только старенькие подштанники.
Приняв такой благочестивый вид, дядько Варивон понес свое грешное тело в храм божий — снова освятить...
Мирян нашло в церковь видимо-невидимо. Повели и нас, учеников, посмотреть на это божье диво.
Стала покаянная душа перед отцом Иоанном и взмолилась:
— Отче, берите святое кропило и выгоняйте из меня сатану! Аз есмь нечистая штунда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80