Идеология не только и не столько насаждает
то или иное мировоззрение и социальное устрой-
ство, сколько в концентрированном виде воспроиз-
водит и выявляет преобладающие в массовом созна-
нии идеи. Но, как мы уже убедились, именно эти
идеи, воплощенные во всеобъемлющий, тотальный
бюрократический аппарат, неминуемо приводят к
глубочайшему, невиданному доселе всеобщему от-
чуждению личности от живой деятельности и в конеч-
ном счете к такому же тотальному уничтожению
самой личности.
В условиях тотальной бюрократизации (читай: то-
тального отчуждения) каждый человек попадает
как бы в тиски. С одной стороны, система образо-
вания, сама построенная по бюрократическим прин-
ципам и служащая идеям воспроизводства машины,
препятствует даже возможности формирования лич-
ности. Заметьте, вместо развития уникальной и уни-
версальной личности школа пытается <сформиро-
вать> индивида с какими-то полутора десятками
свойств, качеств, которые к тому же жестко ранжи-
рованы и иерархизированы. Вспомните только, с
каким восторгом наши педагоги, а вместо с ними
и пресса говорили о своих удачах и достижениях -
весь восьмой класс в полном составе после оконча-
ния школы пошел трудиться на ферму, в цех и т. д.
А ведь каждые такой класс - это 40 искалечен-
ных человеческих судеб, насильно лишенных своих
индивидуальных интересов, потребностей,склоннос-
тей и способностей. Это 40 до конца жизни слом-
ленных людей, которые к нашему всеобщему не-
Социокультурные истоки одиночества
счастью вряд ли когда-нибудь смогут стать полно-
ценными личностями.
Но даже те редкие, которые, вопреки педа-
гогическому усердию школы, выходят из нее лич-
ностями, неминуемо попадут в шестерни бюрокра-
тической машины, но уже на производстве, которое
их использует, всей своей мощью пытаясь нивели-
ровать их индивидуальность. Эти люди в конце
концов также либо оказываются сломленными, либо
вытесняются, как инородное тело. Вот две типичные
истории.
Мама утверждает: индивидуализм у Вовочки с
детства. Но до седьмого класса Володя Муравьев
был довольно прилежным учеником.
В седьмом юный Воланд почувствовал тягу к
сочинительству. Сочинения Муравьева не умеща-
лись в школьной тетрадке. Одноклассники не со-
мневались, что Муравей сдирает их из книжек.
Воланду казалось: только учительница способна по
достоинству оценить его как мыслителя. Ведь она
<всенародно> хвалила его за наблюдательность. Од-
нажды он, нечаянно закапав клеем любимый опус,
получил его нерасклеенным через неделю - с боль-
шой пятеркой на последней странице и тремя
восклицательными знаками. Повторные эксперимен-
ты дали такие же результаты. Итак, словеснице
его литературные потуги были смертельно скучны.
Школой, где учился Воланд, правили логариф-
мы и тангенсы. Гуманитарные предметы подавали
как бы на десерт после плотного обеда из задач и
уравнений. Страшась собственной недисциплиниро-
ванности, в восьмом и десятом классе Воланд уже
частенько прогуливал, точнее - просиживал в ма-
леньком скверике за школой. Дородной и зычной
Одиночество
директрисе не нравился этот щуплый мальчик, все
время пытавшийся ей что-то тихим голосом воз-
ражать. Вскоре комиссия из учителей <старой за-
калки>, полистав тетрадки, обвинила Муравьева в
<аполитичности и клевете на наш советский строй>.
Директриса держала обвинительную речь и потряса-
ла книжкой с фамилией главы партии.
Воланд не заламывал руки и не молил о пощаде,
он все время молчал. Тогда вызвали психиатра.
Им оказался молодой человек с большим носом
и умными глазами. Перед тем, как уезжать, он
дружески посоветовал Воланду не рыпаться. А ры-
паться Воланду и без того уже надоело. Ныне
равнодушный к своей социальной перспективе и
<базару житейской суеты вообще>, Воланд некогда
дважды поступал в престижный вуз, все-таки посту-
пил и стал одним из лучших, а потом ушел с чет-
вертого курса после организованной им на факуль-
тете чрезмерно нашумевшей выставки молодых
авангардистов.
Вторая история касается того же.
...Училась она легко и охотно. В стройные ряды
пятерок затесалась только одна оценка <хорошо>.
Трудности начались после защиты. <Свободный>
диплом обрекал выпускницу на поиски места. Отсут-
ствие связей и опыта почти неминуемо обрекало
эти поиски на неуспех.
<С улицы мы людей не берем>-эти слова
страшными бюрократическими жабами выползали
навстречу ей, когда она,бледная, возникала в дверях
приемной. Пергидрольная пава обещала ей переме-
ны к лучшему: вот-де спустят новое штатное рас-
писание... Лысеющие столоначальники откладывали
разговор на неделю. Ответственное лицо постоян-
Социокультурные истоки одиночества
но отсутствовало. Неделя растягивалась в месяц и
два. Зина перестала смотреться в зеркало. Ей было
неприятно выражение растерянности, застывшее
вдруг на лице... Просительница.
Однако удалось-таки пристроиться.
Поначалу издательство напоминало ей мозг, ис-
пещренный извилинами коридоров. Все восхищало.
Особенно стул, который ей отвели: сохранившийся
со времен бабушкиной молодости, он смахивал
на трон. Так началась долгожданная трудовая жизнь.
Прошло несколько месяцев. Но, как и в первый
день, Зинкины обязанности заключались в раскла-
дывании бумаг по алфавиту, она чихала от пыли
и все время ждала звонка. Работа требовала толь-
ко терпения и, как казалось, отказа от надежд на что-
то лучшее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69