Поверьте мне.
– Вон, – прошептал Ганс-Улоф.
– Послушайте добрый совет. – Посетитель тряхнул головой, но не с укоризной, а скорее озабоченно. – Возьмите деньги и сделайте то, что от вас требуют.
– Вон.
– Возьмите их. Сделайте милость, возьмите их.
– Вон! – взревел Ганс-Улоф. – Сейчас же выйдите из моего кабинета, или я позову полицию!
– Ну хорошо. – Мужчина поднял руки и встал. – Хорошо. Как вам будет угодно. Нет проблем. – Он повернул чемоданчик к себе, захлопнул крышку и нажал на замки, которые защёлкнулись с таким же звуком, как наручники на запястьях. – Но вы пожалеете, что не послушались меня.
– Ни слова больше.
Мужчина и в самом деле не произнёс больше ни слова. Он взял свой тёмно-коричневый чемоданчик со стола, как будто в нём ничего не было, разве что старый бумажный хлам, повернулся и вышел, не оглядываясь.
Звук, с которым за ним захлопнулась дверь, повис в комнате, как казалось, навечно, не собираясь умолкать. Или он только отдавался в его голове? Ганс-Улоф поднялся со стула, опираясь на руки, подошёл к раковине, посмотрелся в зеркало, нервно поправляя свои седые редеющие пряди. Лицо пошло красными пятнами, на крыльях носа обозначились прожилки. Его кровяное давление, естественно, было невероятно высоким. Выброс адреналина, да ещё какой. Необходимо принять какое-нибудь подавляющее средство, нет, что-то другое… Он попытался мысленно представить себе биохимическую систему, которая регулирует параметры давления крови, и те точки в ней, на которые способны воздействовать фармакологические активные вещества. Но он был слишком взволнован, чтобы сосредоточиться. Кончилось тем, что он просто принял полдюжины пилюль валерьянки из коричневого флакончика без надписи, который хранился у него в столе, и запил их водой. Потом упал на свой вертящийся стул и повернулся к окну, чтобы дождаться, когда Боссе Нордин появится в своём кабинете или когда таблетки начнут действовать.
Боссе не появлялся. Ганс-Улоф долго сидел, таращась на тёмное, пустое окно напротив. В конце концов, он повернулся к письменному столу, снял трубку и набрал номер Нобелевского комитета. Когда ответила одна из двух секретарш, он назвал своё имя и сказал:
– Мне нужно встретиться с председателем. Как можно скорее.
Глава 5
В облике Ингмара Тунеля, председателя Нобелевского комитета, с его густыми седыми волосами и неизменным английским костюмом-тройкой, было что-то от испанского гранда. Он был одним из старейших профессоров института; предполагалось, что по окончании трёхлетнего срока своего председательства в комитете он уйдет на пенсию – перспектива, на которую с надеждой смотрели многие в коллегии.
– Хм, – неторопливо начал он, когда Ганс-Улоф закончил своё сообщение. Потом откинулся в тяжёлом коричневом кресле с высокой спинкой и золотыми шляпками обивочных гвоздей, сомкнул растопыренные пальцы обеих рук и посмотрел на своего визави непроницаемым взглядом. – И что я, по вашему мнению, должен сделать?
Этот вопрос удивил Ганса-Улофа. Тунель считался бесспорным авторитетом в области клеточной мембраны, но даже его доброжелатели считали, что он уже давно живёт в своём замкнутом мирке. Все прочие без обиняков говорили, что он безнадёжно старомодный идеалист, временами неосмотрительный. Тем не менее – или как раз поэтому – Ганс-Улоф ожидал, что его рассказ вызовет у председателя сильнейшее негодование.
– Я не знаю, – признался он. – Я полагал, что на такие случаи есть правила. Какие-то меры.
– Вы имеете в виду дисквалификацию?
– Что-то вроде этого. Как крайнее средство, естественно.
Тунель, задумавшись, стучал указательными пальцами друг о друга, но потом прекратил эти мелкие, нервные движения, видимо, потому, что пришел к какому-то решению.
– Как давно вы уже в Каролинском институте, Ганс-Улоф? – спросил он.
Хотя Ганс-Улоф был профессор со свойственной этому званию рассеянностью, но такую справку мог дать легко, не задумываясь. Для этого ему нужно было лишь прибавить пять лет к возрасту своей дочери, только и всего.
– В августе было девятнадцать лет.
– Но в комитете вы ещё никогда не состояли, насколько я помню, или состояли?
– Нет. – В Нобелевский комитет, эту группу из пяти членов, которая и осуществляла всю работу предварительного отбора, можно было попасть только в результате голосования Нобелевского собрания. В его случае по каким-то причинам до этого ни разу не доходило.
– Тогда я должен вначале рассказать вам кое-что о работе комитета. – Тунель сцепил пальцы и устремил взгляд в верхний угол комнаты. – Когда в начале февраля мы видим список номинированных, мы не спрашиваем себя, кто из этого списка заслуживает премии. Заслуживают ее многие, это вы знаете так же хорошо, как и я. Нет, первый вопрос, который мы себе задаём: почему этот мужчина или эта женщина были выдвинуты? Кем? И зачем? Чего ждёт от этого выдвижения номинатор? Не является ли выдвижение просто любезностью? Нет ли связей, о которых мы ничего не знаем? Нет ли контактов с рецензентами? И так далее, и тому подобное. Вопрос влияний ставится с самого начала. В некотором смысле эти влияния даже встроены в нашу систему – из-за того, что любой нобелевский лауреат имеет право выдвижения. Правило, при котором так и напрашивается перекрёстное опыление, не так ли? С точки зрения статистики, тот, кто работает вместе с лауреатом, имеет гораздо больше шансов тоже однажды стать им. Это мы не должны упускать из виду. К тому же многие выдающиеся учёные в наши дни работают уже не в государственных учреждениях, а в индустрии, в лабораториях, которые находятся в ведении международных концернов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151