– Боже мой, – пролепетал Ганс-Улоф. – Ты думаешь, она сделает это?
Я ничего не сказал, следя лишь за происходящим на экране.
София Эрнандес Круз торжественно шагает по сине-зелёному ковру, следуя точно определённой церемониалом дуге, которая начинается от её кресла и кончается у большой буквы N, очерченной кругом, – логотипа Нобелевского фонда и центрального пункта сцены.
Пульт с двумя микрофонами на подвижных бюгелях был в трёх шагах.
Карл XVI Густав, король Швеции, стоял у круга, держа в руках кожаную папку со свидетельством и шкатулку с медалью, и тоже улыбался. Как и каждый год, его волосы и на сей раз чуть поредели по сравнению с предыдущей церемонией.
Учёная приблизилась к логотипу на ковре. Король шагнул ей навстречу и протянул руку.
София Эрнандес Круз пожала её и приняла из его рук папку и шкатулку.
– Нет! – воскликнул Ганс-Улоф.
Король отступил на несколько шагов, когда нобелевский лауреат кланялась – сначала королевской семье, затем комиссии и наконец публике. Протокол вообще-то предусматривал, чтоб женщины-лауреаты приседали в книксене. Но подобный жест подошёл бы Софии Эрнан-дес Круз куда меньше, чем этот сдержанный, лишь слегка обозначенный наклон головы.
– Она тебя обманула! – вскричал Ганс-Улоф. – Она не сделала этого! Теперь всё потеряно.
Он шумно запыхтел, помотал головой, заворожённо следя, как испанка под разразившийся гром неистовых аплодисментов публики возвращалась на свое место.
– Знаешь, – сказал я, – мне остаётся только удивляться тебе.
– Что? – Ганс-Улоф резко повернулся и посмотрел на меня.
И заглянул в дуло своего собственного пистолета, которое я направил ему в лоб.
Глава 49
– Гуннар… – задушенно выдавил Ганс-Улоф. – Не надо шуток.
– Мне не до шуток.
– Что случилось? Ты что, свихнулся?
Он посмотрел на меня, посмотрел на пистолет, снова на меня. Было очевидно, что он не знал, как к этому относиться.
– Ты не находишь, – спросил он наконец, – что если здесь кто-то и имеет право свихнуться, так это я?
– Я не свихнулся, – ответил я. – Наоборот, ещё никогда в жизни в голове у меня не было так ясно, как сегодня.
– Хорошо. Тогда вспомни, пожалуйста, о том, что я твой зять, и убери пистолет.
Я не шелохнулся.
– Я помню гораздо больше, чем ты думаешь. Именно поэтому очень может быть, что мне придётся сейчас пристрелить тебя.
– Гуннар, прошу тебя… – Ганс-Улоф никак не мог взять в толк. Судя по тону, он всё ещё думал, что имеет дело с сумасшедшим. – Мы могли бы обо всём поговорить. Совсем не обязательно кого-то убивать.
Я откинулся назад, опустил руку с оружием, которое просто тяжело было долго держать на весу, но дуло оставил направленным на него.
– Хорошо, давай поговорим, – сказал я и кивнул в сторону телевизора. – Скажи мне одно: ты что, всерьёз ожидал, что София Эрнандес Круз откажется от Нобелевской премии?
Ганс-Улоф оглядел меня, не зная, какого ответа я жду от него, и сглотнул.
– Скажем так, какую-то минуту надеялся.
– Знаешь, почему она этого не сделала?
– Нет.
– Она не сделала этого, потому что я не смог удовлетворительно ответить на её последний вопрос.
Его глаза расширились.
– Что?
– Я не смог на него ответить вразумительно даже для себя самого. Точнее, я вообще не смог на него ответить.
Я мельком глянул на экран. Оркестр играл что-то классическое, и камера держала в фокусе лицо Софии Эрнандес Круз, переполненное чувствами. Она улыбнулась кому-то из публики, и глаза ее блестели влагой.
– Если кто и заслуживает по-настоящему Нобелевской премии, так эта женщина. Ей понадобилось всего несколько минут на размышления, и она задала мне именно тот вопрос, который сам я должен был задать себе ещё две недели назад, но до которого я так и не дошёл. Вопрос, который разбирает на части всё, чему я верил, и составляет совершенно по-другому.
– И что же это за вопрос?
– Она спросила меня: «А вы видели хоть одно доказательство того, что Кристина действительно была похищена?»
Лицо Ганса-Улофа дрогнуло. Он поднёс руку ко рту, закашлялся.
– Что это значит? Какое еще доказательство? Что она хочет, чтобы было доказано?
– Интересно, правда? Просто жутко интересно. Она задала мне вопрос, который, в силу того, что не имеет ответа, сам становится ответом на многие другие вопросы. Например, на вопрос, почему вдруг нагрянула полиция, когда я был в офисе «Рютлифарм»? Ведь дело было не в срабатывании сигнализации, она там смехотворная. А в то, что меня якобы кто-то увидел из соседнего высотного здания, я просто не верю. Во-первых, я внимателен и осторожен, ведь я, в конце концов, не новичок в таких делах, а во-вторых, для этого стекло достаточно сильно отражает, даже ночью.
– Я тоже не знаю, в чём было дело. Я в таких вещах не разбираюсь.
– Если подумать, – мрачно продолжал я, – то окажется, что проваливались только те мои операции по взлому, о которых знал ты.
– Я? – взвизгнул Ганс-Улоф. – Что это значит?
– Если бы я в ночь на четверг не проспал и не приехал в Сёдертелье с большим опозданием, то полиция, прибывшая на сомнительный сигнал о якобы заложенной бомбе, захватила бы меня в доме Хунгербюля тёпленьким. Однако когда я вошел в дом Боссе Нордина, мне никто не помешал, – может, потому, что я вошёл туда на одну ночь раньше, чем сказал тебе? И, опять же, ничего не произошло, когда я побывал в Нобелевском фонде…
Его глаза, и без того вытаращенные, расширились ещё больше.
– Ты проник в Нобелевский фонд?
– Только осмотрелся. Зашёл, увидел, вышел. Вполне мирно, даже царапины после себя не оставил. Единственное, прихватил оттуда бланк удостоверения. Но они его не хватятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151