Результатом явилось так называемое искусство. М-да. В последние шесть лет я, может быть, и не был избалован в эстетическом смысле, однако это знаменитое искусство стокгольмского метро по-прежнему кажется мне стенной пачкотнёй, субсидированной государством.
Затем моё внимание привлекло нечто другое. Поезд долго ехал полупустым, в моём отсеке, кроме меня, была только одна молодая женщина, которая сидела ко мне спиной – и говорила в пустоту!
Я удивлённо наблюдал за ней. Она жестикулировала обеими руками, мотала головой, смеялась, совсем как в настоящем разговоре. Только без собеседника.
Сумасшедшая? Иногда встречаются такие персонажи, но им не двадцать с небольшим и одеты они не в дорогое пальто с меховым воротником. Потом женщина встала и пошла к двери, так и продолжая говорить: «Я выхожу. Ты где? На Турегатан?» – и тут я увидел, что у неё в ухе что-то вроде наушника с крохотным микрофоном на изящной дужке, а тонкий проводок теряется в недрах пальто.
Надо же, какие приспособления есть у людей от депрессии, подумал я, когда она вышла.
То, что это стиль времени, я понял лишь на следующей станции, когда в вагон ввалилась целая толпа, и вокруг меня оказалось сразу три женщины, говорившие по телефону.
В то время, когда я сел в тюрьму, мобильные телефоны были только у важничающих задавак. Если кто-то прилюдно выхватывал из кейса звонящий телефон, это вызывало удивление, зависть, по крайней мере, взгляды признания. Соответственно, и разговоры были на публику: «Продавайте ABB. Покупайте „Шведские авиалинии“ за триста тысяч». Или: «Передайте Самюэльсону, чтоб информация лежала сегодня вечером у меня на столе, в противном случае пусть ищет себе другую работу».
Теперь телефоны были у всех. У скромных служащих, домохозяек, школьников. Даже у седой бабульки в сумке вдруг зазвонило. Весь мир телефонировал, и поневоле возникал вопрос, как же раньше люди обходились без этого, пребывая в тишине и одиночестве.
Конечно, я об этом слышал. Иногда, когда не удавалось избежать какой-нибудь телепередачи, я очень даже замечал, что актёры в телевизионных сериалах при любой возможности хватались за мобильный телефон. Только я не принимал это за чистую монету; в конце концов, для того и кино, чтобы создавать мир иллюзий. Герои фильмов всегда живут в квартирах, которые они при своих якобы профессиях (всё равно не видишь, как они ими занимаются) никак не могли бы себе позволить, равно как и машины, на которых они ездят, или одежду, которую они носят. Ясно, что у них непременно должны быть и мобильные телефоны. И вот оказалось, что в этом случае телевидение скорее даже преуменьшало степень обеспеченности населения этими штучками.
Я был рад наконец выйти из вагона, потому что у меня в голове гудело от этих полуразговоров. Неужели в наши дни стало так необходимо знать, что кто-то сейчас едет по линии 10, но на площади Фридхельм пересядет на 17-ю? Неужели матери именно сию минуту должны объяснить своим детям, как открыть микроволновку и сунуть туда блюдо глубокой заморозки? Неужели у супружеских пар нет времени договориться о покупках, перед тем, как выйти из дома, и им приходится вести эти разговоры по дороге? Что это за мир, куда я угодил?
И когда я шёл по Вазагатан, во мне впервые снова пробуждалось чувство свободы. Закусочная на углу Кунгсгатан всё ещё существовала, и я первым делом инвестировал изрядную часть моих тюремных денег в два гамбургера с картошкой фри и колой. Естественно, и здесь невозможно было спокойно посидеть за одним из грязных столиков и поесть, не став свидетелем драмы, разыгравшейся за соседним столом.
– Почему же ты тогда спал со мной, если не любишь? – всхлипывала толстая малолетка в свой телефон.
Меня перекосило. Во-первых, какой дурой надо быть, чтоб задавать такие вопросы? И во-вторых: неужто совсем пропала потребность во время разговора по телефону, тем более при таких интимных темах, искать уединения в каком-нибудь защищенном месте? Неужто при смене веков сфера личного была отменена, а мне про это ничего не сказали? Я демонстративно повернулся к девице и уставился на неё, широко жуя и хмуря брови, пока она не предпочла удалиться на улицу. Я видел, как она продолжала там реветь, но мне, по крайней мере, не приходилось это слушать.
И всё же я сам себе казался динозавром, когда снова вышел на Вазагатан. Идея насчёт «уединения в каком-нибудь защищенном месте» была совсем неплоха. Я выудил из кармана проспект, который мне дал Ганс-Улоф, и по нему сориентировался на местности.
Отель, который, как мне казалось, я помнил, оказался вовсе не тот «Нордланден», а совсем другой, принадлежавший одной из международных сетей. Снаружи он выглядел скромно, почти как офисное здание, если бы не эта горделиво позолоченная вращающаяся дверь.
Первое впечатление было такое, будто я попал на выставку современной шведской интерьерной архитектуры. В холле повсюду стояла в высшей степени своеобразная мебель для сидения, здесь вряд ли нашлось бы два одинаковых предмета. Темно-коричневая лестница, ступени которой, казалось, свободно парили в воздухе, взлетала вверх. Всё было выдержано в белых, голубых и тёмно-коричневых тонах, в том числе и униформа персонала.
Молодой администратор с острым носом и зачёсанными назад будто влажными волосами активно любезничал с девушкой-коллегой. Я некоторое время постоял у стойки, глядя на него, и когда ему стало ясно, что я уже не рассосусь в воздухе, он оторвался от своего занятия и осведомился, как меня зовут.
– Доктор Форсберг из Гётеборга, правильно? – спросил он, поискав в своём компьютере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151