Ясно, что фирмы заинтересованы в том, чтобы видеть на пьедестале кого-то из своих рядов, и естественно, они предпринимают попытки лоббирования, которое они, в отличие от парламентов и правительств, могут вести и у нас. – Он снова устремил взгляд на Ганса-Улофа и одарил его холодной улыбкой. – Как правило, без успеха.
Ганс-Улоф смотрел на него не без замешательства. Всё это звучало так, будто председатель Нобелевского комитета вёл такие разговоры каждый день.
– Этот человек попытает счастья с кем-нибудь другим, – сказал Ганс-Улоф. – Кто-то, может, и возьмёт деньги.
– Может быть. – Тунель наклонился вперёд, хитровато сощурив глаза. – Кстати, а почему вы их не взяли?
– Я? – Ганс-Улоф даже поперхнулся.
– Если вы, как говорите, и без того намеревались проголосовать за госпожу Эрнандес, вы могли взять их с чистой совестью. В конце концов, ведь это не повлияло бы на ваш выбор. А три миллиона крон, к тому же не подлежащие налогообложению, хороший кусок, я вам скажу.
Ганс-Улоф заметил, что его руки вцепились в подлокотники кресла, на котором он сидел.
– Уважаемый коллега, я вас уверяю, что я не колебался ни секунды, – сказал он сдавленным голосом. – Репутация и безупречность Нобелевской премии для меня священны.
– Священны, так-так, – сказал Тунель, вздохнул, откинулся назад, подперев подбородок сложенными, как для молитвы, ладонями, и молча застыл так на некоторое время.
– Я надеюсь, вы мне верите, – сказал наконец Ганс-Улоф, когда молчание стало уже нестерпимым.
Тунель задумчиво кивнул.
– Знаете, – начал он странно неделовым, досужим тоном, – ведь до меня доходит всё, что говорят люди. Не ускользнуло от меня и то, что многие говорят о Софии Эрнандес Круз пренебрежительно. Потому что она женщина. К тому же испанка – представить себе нельзя, чтобы испанка смогла провести значительную работу в области нейрофизиологии, не так ли? Не говоря уже об этой не относящейся к делу моральной дискуссии. Такова уж предвзятость наших уважаемых коллег. – Он рассеянно смотрел перед собой и несколько раз задумчиво кивнул. – Ну да, вполне возможно, и мои собственные предубеждения были бы ничем не лучше. Но я однажды встречался с Софией Эрнандес Круз. Это было, когда она ещё работала в университете Аликанте, за два года до того, как разразился весь этот цирк в прессе и она переехала в Базель. Это было уже довольно давно. Она тогда исследовала действия наркотиков, и хотя по сегодняшним представлениям это был вполне закономерный этап её работы, я припоминаю, что я находил это исключительно необычным. Ибо она одна из самых живых личностей, каких мне приходилось встречать. И, сверх того, одна из умнейших.
Ганс-Улоф неудобно сполз на край своего стула.
– В её квалификации я никогда не сомневался. Как я уже сказал, я собирался голосовать именно за нее.
– Согласились бы вы со мной, что профессор Эрнандес Круз вообще не нуждается в нечестных способах воздействия?
– Абсолютно.
– Не правда ли? Её выдвинули в этом году впервые. В среднем кандидат выдвигается восемь раз, прежде чем получает премию. И она ещё молода, сколько ей? Пятьдесят пять? Пятьдесят шесть? На этот раз она, может, не получит премию, но когда-нибудь получит точно. – Тунель слегка наклонился вперёд. – К тому же: посмотрите на тему её работы. Она невероятно продвинула наши представления о взаимодействии гормонов и нервной системы. Она показала, как связаны друг с другом дух и тело. То, что газеты так цветисто называют «экспериментом из Аликанте», через десять лет бесспорно войдёт в учебники для старших классов. Но – это не имеет ничего общего с экономической выгодой, которую кто-нибудь мог бы извлечь из самого присуждения ей премии. Это же не изобретение нового медикамента, нового метода лечения… Ничего такого…
Ганс-Улоф кивнул.
– Верно.
Тунель посмотрел на него и поднял свои кустистые седые брови.
– Тогда я вас спрашиваю: кому понадобилось предпринимать такую дурацкую акцию?
Ганс-Улоф вздрогнул от такого поворота разговора, поскольку он, казалось, вёл к тому, что Ингмар Тунель не верит его истории. Он действительно ничем не мог её подтвердить. Она и самому ему, как он впоследствии признался, казалась нереальной.
– Этого я не знаю, – сказал он. – Я только думаю, что мы должны на это отреагировать. В крайнем случае, примерно наказать, чтобы другим неповадно было.
– Путём дисквалификации Софии Эрнандес Круз?
– Хотя бы. Как мне ни жаль.
Ингмар Тунель скрестил руки и насмешливо смотрел на него:
– А вам не приходит в голову, что именно эту цель и преследовал ваш незнакомец – или те, кто стоит за ним, если таковые есть?
Такое Гансу-Улофу действительно не пришло в голову. Хотя лежало на поверхности. И если начать думать в этом направлении, открываются перспективы, буквально захватывающие дух. Перспективы, больше похожие на пропасти.
Он поневоле вспомнил так называемый шорт-лист, список кандидатов, из которых Нобелевское собрание будет выбирать в первую очередь. Как обычно, там было и в этом году пять имён. Строго конфиденциальные досье на каждого были уже розданы всем, имеющим право голоса. Это не значило, что кто-то из собрания не мог встать и высказаться за другого номинанта – и такое действительно уже не раз случалось, – но, как правило, рекомендации комитета предопределяли выбор.
Первым именем шорт-листа и, тем самым, фаворитом этого года был один биохимик, который сделал важные открытия в области маленьких молекул рибонуклеиновой кислоты – РНК. Его звали Марио Галло.
Итальянец.
Катастрофа с самолётом. Милан. Тоже Италия. Есть ли какая-то связь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151