Чёрные, кружевные, смятые и даже влажные… и пахнущие кем-то чужим.
Я ничего не сказал. Я помнил. В тот вечер Инга и вернулась ко мне. В нашу старую квартиру в Сёдертелье. В наш дом.
– Я вообще не мог понять, что происходит, – выдохнул Ганс-Улоф. – Почему Инга собрала чемодан. Только когда такси уехало, до меня дошло, о чём она подумала.
Она рыдала тогда на нашем старом диване.
– Он трахал в нашей супружеской кровати другую женщину! Пока я лежала в больнице, чтобы сохранить нашего ребёнка!
Я заварил ей чай с валерьянкой и мягко её утешал; объяснил ей, что нам никто не нужен; что она должна его просто забыть.
– Тогда я начал пить, в те вечера, которые были как чёрные пропасти. Ведь тебе всегда хотелось это знать, не правда ли? Как такие, как я, становятся пьяницами? Тогда было именно так. Я пил, чтобы пережить ночь, и принимал таблетки, чтобы продержаться день. Четыре месяца ее не было. Четыре долгих месяца, которые были для меня как четыреста лет. И когда Инга вернулась, я уже не мог отвыкнуть.
Однажды вечером, когда я отсутствовал дома из-за одного небольшого задания, Инга оставалась одна, и в дверь позвонили. Я сделал тогда ошибку и той женщине, которая по моему поручению состряпала анонимное письмо, неосторожно выдал, где я живу. И вот она пришла, чтобы ещё раз получить за это деньги, и когда Инга стала гнать её, та всё ей рассказала.
Когда поздно ночью я вернулся, Инга хотела знать только одно: откуда взялись те трусики. Я признался, что выкрал их из корзины для стирки у одной темноволосой широкобёдрой молодой женщины из соседнего дома и что духи, оставившие тяжёлый и чувственный след на предполагаемом месте преступления, я тоже взял из спальни той женщины.
– Я не знаю, как Инга вообще смогла тебе это простить, – сказал Ганс-Улоф.
Потому что я, несмотря ни на что, был её братом. И потому что если бы она сама – но это я понял только сейчас, – хотя бы чуть-чуть не подозревала Ганса-Улофа, ей бы в голову не пришло вернуться из больницы внезапно, на день раньше, чем было объявлено.
– Не знаю, как я смог после этого снова открыть тебе дверь нашего дома.
– Потому что ты всегда был трус и тряпка.
– Как я выдерживал с тобой в одной комнате. Как я мог доверить тебе свою дочь. Я думаю, всё это было только ради Инги и потому, что я был так рад снова обрести её. Чего там, сотрём и всё начнём сначала, сказал я себе. Я убедил себя в том, что то была просто твоя болезненная реакция и что нужно отнестись к этому с пониманием. – Он посмотрел на меня. – Но я не забыл этого.
Стук крови в висках понемногу стихал. Возможно, кувалда управилась со своей работой. Я огляделся, увидел пыльные углы комнаты, грязные пятна на стеклах шкафов, стопку газет на полу у кресла. У меня возникло чувство, что я впервые в жизни вижу эту комнату. Как будто знал её лишь по фотографиям.
– Но ведь свою проблему ты так и не решил, – сказал я.
– Так же, как и ты свою, – он издал всхлипывающий звук. – Ты всегда считал, что тогда, на судебном процессе после автокатастрофы, они просто закрыли глаза на уровень содержания алкоголя у меня в крови. Потому что якобы я такая крупная шишка. Но анализ и в самом деле показал его совсем немного. Я в тот вечер действительно выпил мало. – Он замолк. Губы его дрожали, двигались беззвучно, будто ощупывая ещё ни разу не сказанные слова. – Но я, как всегда, принимал бензодиацепин, а это вкупе с алкоголем притупило мою реакцию. А на бензодиацепин меня не тестировали. Им даже в голову не пришло, что такое может быть.
Он смотрел на меня взглядом смертельно раненного.
– То был несчастный случай, но я не хочу утверждать, что я не виноват. Но и ты тоже. Ты тоже несёшь свою долю вины в этом, Гуннар.
Я хотел что-то возразить, что-то гневное, справедливое, но в этот момент время остановилось.
– Я понял, – сказал я, ни к кому не обращаясь, и глянул вниз на пистолет в своей руке. Потом поставил его на предохранитель и положил на столик, среди орехов и картофельных чипсов.
Наконец взял записку, которую, как утверждал Ганс-Улоф, оставила ему Кристина, и поднялся.
Ганс-Улоф вздрогнул. Я глянул на него сверху вниз.
– Пригласи уборщицу, – сказал я. – Твой дом воняет, как могила.
И ушел.
Глава 50
Я приехал в Халлонберген на машине Димитрия и снова поставил её на то место, где взял. Я не знал, что мне делать с ключом от машины; в конце концов, я просто бросил его в почтовый ящик, который, как мне показалось, относился к его квартире.
Поездка в город на метро состояла из чередований разгона и торможения, света и темноты. Я стоял в тесноте и давке, и в ушах у меня всё ещё звучал голос Ганса-Улофа. В этом ты всегда был предсказуем, как чайник. Я видел своё лицо в тёмном окне и не мог поверить, что это я. Неужто это от стыда так пылают щёки? Или у меня жар? В мозгу у меня все смешалось. Там больше не было ни одного нейронного узора, был лишь хаос.
Ещё накануне ночью, когда София Эрнандес Круз объясняла мне, что именно не сходится в истории, которую я ей рассказал, я был весь зациклен на разоблачении заговора. То, что для выхода из этой зацикленности мне понадобилась помощь со стороны, ладно, это уже не так хорошо, но терпимо: как-никак, она была нобелевским лауреатом, одной из умнейших людей мира, и позор мой был не столь велик. Так или иначе, в итоге мне удалось прояснить этот обман. Неважно, какой ценой. И я был горд этим. Остаток утра я провёл в лихорадочном анализе минувшего, вызывая в памяти все подобности последних недель, передумывая всё заново, исходя из новых предпосылок и не обнаруживая никаких противоречий. Всё было убедительно и внятно. Недоставало только одного – вещественного доказательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151