Наконец я обнаружил одну, узнал по справочной номер приёмной зубного врача доктора Хенрика Оббезена, позвонил туда и попросил, чтобы меня записали на приём, по возможности на завтра.
– Так близко мы записываем только с острой болью, – пропел женский голос на другом конце провода. – У вас острая боль?
– Как раз уже начинается, – я издал самый горестный вздох покорности судьбе. – Вы знаете, на меня всегда всё обрушивается сразу. Послезавтра утром мне лететь в Бразилию, до этого мне надо успеть сделать ещё миллион дел, а у меня под мостом снова начинает ныть. Это мне уже знакомо, прямо чертовщина какая-то. И, естественно, мой постоянный зубной врач в отпуске.
Мы сошлись на девятнадцати часах.
– Ваше имя?
– Эрик, – сказал я из хулиганства. – Эрик Линдеблад.
На обратном пути я изучил меню нескольких ресторанов, но на ужин – даже самый скромный – моих денег уже не хватало. В конце концов я зашёл в зал ожидания вокзала и удовольствовался двумя кусками пиццы и колой. За соседним столиком рыжая девушка на скованном школьном английском флиртовала с каким-то типом – длинноволосым, но с зарождающейся лысиной на макушке, – что мне с моего столика было виднее, чем ей, – который годился ей в отцы. Я не слышал, что он ей говорил, но она то и дело заливалась краской.
Я, правда, и знать не хотел, что он ей говорил. Мой взгляд скользнул по серым многотонным сводам. Сколько воды утекло с тех пор, как я сиживал здесь в последний раз. И потом я заметил у фонтана из красно-коричневого мрамора девочку, похожую на Кристину.
Я вздрогнул, чуть не вскочил и не бросился к ней, но то была не она, не могла быть она. То была Кристина, какой я её запомнил: восьмилетняя, с длинными светлыми волосами, гладко зачёсанными и закреплёнными вышитой повязкой на лбу. На ней были громоздкие ботинки на толстой подошве, детские, она сидела на скамейке и читала книжку.
Я с горечью осознал, что теперь не узнал бы настоящую Кристину. Ей теперь четырнадцать. Она могла бы встретиться мне на улице – и я прошел бы мимо.
Мне вдруг совершенно разонравилась моя еда. Я оставил её недоеденной и вернулся в отель.
Вестибюль к вечеру просто кишел людьми в дорогой одежде. У меня было такое чувство, что все на меня смотрят и понимают, что я чужой. На пути к лифтам я обнаружил, что бар «Северный полюс» всё же не был произведением искусства. За стеной из ледяных глыб горел свет, и сквозь смотровые дыры видны были мужчины и женщины, они стояли за ледяными столами, в серебристо поблёскивающих зимних пальто с меховой отделкой, потягивали цветные коктейли из стаканов, грубо высеченных изо льда, и с ненатуральным оживлением беседовали между собой.
У входа в бар стоял молодой служащий отеля, по которому видно было, что он предпочёл бы заняться чем-то другим, а не охранять два передвижных гардероба, в которых ещё висело множество таких же зимних пальто, какие посетители надевали перед входом в бар. На табличке значилось, что для постояльцев отеля вход бесплатный.
Декаданс в чистом виде. Я вздохнул с облегчением, когда дверцы лифта раскрылись.
У себя в номере я для начала принял душ, максимально горячий и максимально продолжительный. После чего залез в постель, укутался в одеяло и раскрыл архивную папку.
Документы из газетного архива, как я и боялся, оказались малосодержательными. Акционерное общество «Рютлифарм» с головным офисом в Базеле и с представительствами практически во всех странах мира выглядело на бумаге солиднейшей фирмой. Несколько лет назад одно успокоительное средство, прошедшее в своё время строжайший контроль американской Администрации продовольственных и лекарственных средств, пришлось изъять из продажи, потому что в лабораторных испытаниях обнаружились неожиданные побочные действия. Несколько миллиардов, потраченных на разработку средства, пошли прахом, и биржевой курс на несколько месяцев рухнул. Но сейчас всё это было уже позади: «Рютлифарм» преодолел кризис и, кажется, встал на ноги твёрже, чем когда бы то ни было.
Если только это не было видимостью. Я разглядывал узор из тёмных и светящихся окон по другую сторону внутреннего двора. Цифры бизнес-отчётов часто вводят в заблуждение. Вполне возможно, что в действительности финансовое положение концерна со времени того провала оставалось настолько напряжённым, что второго промаха он уже не мог себе позволить, и утаить это можно было только при помощи бухгалтерских трюков.
Интересная деталь: институт, в котором уже несколько лет работала нобелевская лауреатка профессор София Эрнандес Круз, концерн «Рютлифарм» якобы купил всего лишь год назад. Что бы это могло значить?
Содержательнее была одна копия рукописных заметок. Речь там шла о борьбе за власть, которая предполагалась внутри концерна. То, что некий Рето Хунгербюль был назначен новым руководителем шведского представительства, считалось манёвром председателя правления Феликса Хервиллера, предпринятого, чтобы удалить из Базеля нежелательного конкурента. Хунгербюль крайне честолюбив, как отметил неизвестный автор отчёта, трижды подчеркнув это место и снабдив жирным восклицательным знаком. И пришёл он в концерн не из медицины, как это обычно бывает, а из маркетинга.
Значит, человека, чей офис мне предстояло в ближайшее время обыскать, зовут Рето Хунгербюль.
Я отложил папку в сторону и впервые за долгое-долгое время подумал о Лене.
Лена Ольсон, так её звали, но сейчас она наверняка носит другую фамилию. Ей сейчас должно быть тридцать пять, надо же, трудно поверить. И с чего это вдруг я подумал о ней именно сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151