И поначалу это было безобидно, пока она была ребёнком… Но чем старше она становилась, тем больше походила на свою мать…
Из него вырвался всхлип, от которого он сотрясся всем телом.
– Мне так не хватало Инги, понимаешь? Я думал о ней каждый день. Каждое утро, просыпаясь, я вздрагивал оттого, что место на кровати рядом пусто. Вечером я не мог уснуть, потому что её не было рядом, и иногда я вскакивал, едва задремав, и не понимал, где я. Я проклинал самого себя за то, что напился тогда, поверь мне, я проклял себя. До конца своих дней я себе этого не прощу. И мне всё равно, когда наступит этот конец. Время с Ингой было единственное, что считалось в моей жизни, единственное…
– Кристина, – напомнил я, и мне показалось, что это слово состоит изо льда.
Ганс-Улоф смолк и оцепенел, глядя в пустоту лишёнными блеска глазами.
– Как тебе объяснить? Это нельзя объяснить. И тем более нельзя простить.
Чувство, что я леденею, распространялось по всему моему телу. В воображении возникали картины одна страшней другой, кровавые видения, удушающие руки, детское лицо… Нет, только не это! Не это. Мне стало дурно, и палец на спуске пистолета начал дрожать.
– Это было напряжение, которое постоянно росло, медленно, каждый день понемногу. Я смотрел на Кристину, но видел Ингу, всегда только Ингу. Воспоминания снова вернулись, тоска… была такой сильной, что сводила меня с ума… – Голос его осип, он начал раскачиваться корпусом взад и вперёд, речь участилась. – Это было в начале октября. Однажды вечером я… было уже поздно, часов десять или одиннадцать, не знаю… Кристина была в своей комнате, я в своей, и тут в голове у меня всё смешалось, как в бреду, картины минувшего и Кристина… как она выходит из ванной и идёт по холлу, голая, без ничего и так похожа на Ингу… я был уже в пижаме, и потом, я не знаю, как это случилось… Я был уже в холле и шёл к комнате Кристины…
Он хрипел. Давился. Всхлипывал.
Я опустил пистолет, потому что рука у меня ослабела.
– Признаюсь, – выкрикнул Ганс-Улоф, – я хотел с ней секса. С собственной дочерью. Я готов был в тот момент и принудить её, ты представляешь? В голове у меня билась одна эта мысль, только она… Прорваться… Мне было всё равно! Что будет с ней, что со мной… Я был на взводе. Она моя дочь, говорил я себе. Она принадлежит мне, что уж тут такого, может, она и сама давно хочет… Ведь считается, что все дочери хотят спать со своими отцами…
Он смолк, судорожно зажал коленями руки и медленно подался корпусом вперёд.
– Я вошёл в её комнату, – сказал он.
Я смотрел на него, чувствуя, как лёд сковывает мне сердце.
– Я вошёл в её комнату, – повторил он. – Она уже лежала в постели. На её ночном столике горел свет. Она читала. Я что-то сказал, даже не знаю что. Я подошёл к её постели и поднял одеяло…
Он молчал, закрыв глаза. Молчал и молчал.
– И потом? – спросил я. Он не открывал глаза.
– Она так пнула меня между ног, что я отлетел к шкафу. Она закричала на меня. «Никогда больше не смей этого делать!» – заорала она, а я корчился на полу и от боли не мог выдохнуть. Как только я снова смог встать, я вышел наружу, и она заперлась, – Он со свистом втянул воздух. – А на следующий день она исчезла. Бесследно. Взяла только дорожную сумку, свою сберкнижку и несколько платьев, больше ничего.
Он снова выпрямился, уставился в пустоту и говорил тоже в пустоту.
– Я не знал, что мне делать. Я позвонил в школу и сказал, что Кристина заболела, надеясь, что она образумится и вернётся. Потом я нашёл записку, которую она мне оставила. – Он достал свой бумажник и вынул из него сложенный листок, явно вырванный из блокнота для заметок на кухне. Развернул его и протянул мне.
Я не вернусь. Если ты будешь меня разыскивать, я всё расскажу в полиции. К.
То был почерк Кристины, насколько я его помнил.
– Я никому не мог рассказать о том, что случилось. Если бы в школе узнали, что Кристина сбежала, меня бы спросили, почему. Её бы стали искать и нашли, и всё бы вскрылось. И я солгал. Я боялся потерять место, лишиться уважения, только из-за одного-единственного момента слабости… Я лгал, всё дальше и дальше. С историей её болезни я хотел дать себе несколько недель отсрочки, чтобы придумать что-нибудь. Я уволил домработницу Эйми, которая тоже задавала бы вопросы. Через частного детектива я выяснил, где Кристина, и хотя бы был уверен, что с ней всё в порядке. Я уже искал способ уехать из Стокгольма так, чтобы никто ничего не заметил и чтобы не спрашивали в школе… И как раз в тот момент, когда почти уладил всё это, пришло письмо.
Слова его участились, будто внутри прорвало плотину.
– А я-то про тебя давно и думать перестал. Ты сидел в тюрьме, я был надёжно защищен от тебя. После того как ты меня тогда чуть не задушил у могилы Инги, я пытался вычеркнуть тебя из памяти – своей и Кристины. И тут оказалось, что ты выйдешь на свободу, досрочно и, как назло, именно сейчас! Я запаниковал. Ты стал бы расспрашивать про Кристину. Ты начал бы её искать, что бы я тебе ни наплёл. Ты нашёл бы её, это ясно, и она рассказала бы тебе, почему она сбежала, и потом – ты бы убил меня, как и поклялся.
Его руки непроизвольно потянулись к воротнику рубашки, расстегнули его.
– Тут по телевизору сообщили что-то об авиакатастрофе в Милане. И это навело меня на мысль, как я могу это сделать. Я просматривал газеты, ища в них то, что можно было пустить в дело. Там было извещение о смерти этого репортёра, Бенгта Нильсона. Всё это я и переработал в историю, которую рассказал тебе в тюрьме.
Он помотал головой.
– Единственное, чего я боялся: вдруг тебе бросится в глаза, что твоё освобождение, которое якобы устроил я, пришлось как раз на первое декабря, как и у всех амнистированных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151