совершенно верно, очень изменился к худшему профессор Шостенко. При этом она пристально следит, как реагирует на подобные новости тот, кого ее отец сделал врачом, ввел в науку... кому вернул жизнь.
Сначала Друзь умолял Татьяну Федоровну забыть о его святотатстве. Теперь он отмалчивается. Все равно не будет прощения тому, кто предал своего учителя и спасителя.
Такой у нее характер.
Прежде чем непочтительно рассуждать с Татьяной Федоровной о ее отце, Друзю не мешало бы вспомнить о самом большом, должно быть, в ее жизни несчастье.
Возле Бориса Шляхового (так звали мужа дочери профессора Шостенко) Друзь в студенческие годы и по окончании института чувствовал себя вороной рядом с соколом. Длинный и косноязычный инвалид и тугодум, с одной стороны, и красавец, способный инженер, уверенный в себе спортсмен, интересный собеседник, одним словом, душа общества — с другой. Разве можно таких сравнивать?
Замуж Татьяна Федоровна вышла еще на четвертом курсе. В своего Бориса она была влюблена без памяти.
До ее замужества Друзь виделся с дочерью своего учителя не часто. Ничего не изменилось и после свадьбы. Между ними установился тот непринужденный тон, который бывает между не очень близкими старыми знакомыми. Случайно встретившись на улице, они останавливались,—даже у неразговорчивого хирурга находилось несколько комплиментов для растущей журналистки.
В позапрошлом году, в какой-то из дней бабьего лета, Друзь и Татьяна Федоровна встретились недалеко от ее дома. Немного постояли, поговорили о погоде, добродушно пошутили друг над другом. В этот момент к ним подошел Шляховой—он возвращался домой. Шляховой пригласил Друзя пообедать с ними, тот смущенно отказался. Прощаясь, Татьяна Федоровна, мягко улыбнувшись, сказала:
— Мы так редко видимся...
Несколько секунд Друзь смотрел вслед супружеской царе. Шляховой взял жену под руку, Татьяна Федоровна привычно оперлась на него,— они сразу забыли о том, с кем только что попрощались.
Ген. ли на земле пара счастливее?» — грустно подумал Друзь.
И, увидев сие неуклюжее отражение в витрине, невольно сгорбился.
Прошло около двух недель. И вдруг Друзь среди объявлений в газете прочел: «Шостенко Татьяна Федоров- па... возбуждает дело о разводе с Шляховым Борисом Викторовичем...» Сколько он простоял на институтских ступеньках с газетой в руках, то поднося ее к глазам, то опускай? Несколько дней он почему-то бия/и я попадаться на глаза Федору Ипполитовичу.
Снопа Друзь увидел Татьяну Федоровну вскоре после того, как областной суд вынес решение по этому делу. И остолбенел. Был уверен, что чувствует она себя так, будто солнце погасло на небе. А она цвела, была такой же, какой Друзь ее знал всегда.
Посмотрев на него, Татьяна Федоровна весело рассмеялась. И что было самым удивительным — смеялись и ее глаза.
— Удивлены? — Она крепко, по-мужски, пожала ему руку.— Я тоже не думала, что со мной это может случиться. Но состояние у меня сейчас такое, словно я шесть лет крепко спала, а теперь проснулась и увидела, что наяву жить лучше, чем в самом сладком сне.
Больше о своем замужестве она не вспоминала
В телефонной трубке все еще слышались короткие гудки. Друзь положил ее на рычаг, оглянулся — на часах было уже четверть восьмого.
Черт знает, сколько времени потеряно. И зачем Друзю эти воспоминания, это копание в прошлом?
Но незачем и волноваться. Через несколько минут все успокоится, как успокаивается сплошь затянутый ряской пруд, когда в него бултыхнется камень,
В дверь постучали. В лабораторию вошла тетя Тося, санитарка из мужского отделения, протянула Друзю газету.
Это вам от дежурной сестры. А что поручение выполнено не сразу, так Женя просит ее извинить.
Друзь машинально взял газету. И лишь после того, как санитарка закрыла за собой дверь, поблагодарил:
— Спасибо...
Что это за поручение? Неужели Татьяна Федоровна позвонила и дежурной медсестре, попросив ее разыскать для Друзя статью о друге ее отца? На нее это не похоже... Да и зачем ему знать о каком-то Струмилло?
Как-то незаметно газета очутилась на столе, руки машинально разгладили ее. Взгляд пробежал по третьей странице, наткнулся на заголовок: «Главный режиссер умывает руки».
Сначала автор торжественно напомнил, что Юлиан Матвеевич Струмилло среди современных украинских актеров один из талантливейших («Он унаследовал и развил лучшие традиции наших корифеев»), что он выдающийся режиссер («Он давно причислен к тому славному созвездию, где неугасимо светятся имена Станиславского и Немировича-Данченко»). Исключительное дарование Юлиана Матвеевича было замечено и высоко оценено еще в годы гражданской войны, когда Струмилло начинал свой артистический путь на сцене одного из фронтовых театров. Но настоящая слава пришла к молодому актеру в Театре имени Коцюбинского, куда Струмилло был принят в начале двадцатых годов.
Этот талантливый коллектив долгое время не мог выпутаться из всякого рода «новаторских» выкрутасов. И только после того, как в начале тридцатых годов Струмилло стал его художественным руководителем, Театр Коцюбинского за короткое время превратился в один из лучших сценических коллективов республики.
Около двадцати лет Юлиан Матвеевич, сей выдающийся мастер сцены, был кормчим этого всем известного театра. То были годы упорных поисков новых путей в сценическом искусстве, последовательного утверждения в театре героики наших великих будней, годы быстрого роста и знаменательных творческих успехов. На коцюбинцев стала равняться и изучать их творчество театральная общественность не только Украины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49