Все они смотрят на него с укором. И Василь Максимович как будто слышит их голоса:
— Дорогой ты наш, да что ж это с тобой?
— Таким героем всегда был...
— Никакая беда к тебе не подбиралась...
— В такие годы удирать из нашей компании? Да кто тебе позволит!
— Ты каждому вот как нужен...
Улыбнулся бы Василь Максимович этим дружеским упрекам. Но и на это нет сил. Да и кто улыбкам верит? Делом надо показать, что и болезнь Василю Черемашко соли на хвост не насыпала.
Все столпились за спиной Олексы. Хоть и работает он в другом цехе, но каждый день приносит отцу новости от его хлопцев, а им передает от отца советы и напоминания. Правда, кое-кто из них навещал больного.
Вчера утром к Василю Максимовичу приходил Гнат Комишан, недавно его самый способный ученик, а сейчас заместитель. Новости принес — лучших не надо. Оборудование для новых уральских и днепродзержинских домен и мартенов сдано досрочно, а в субботу об этом напечатано даже в «Правде». Нет, не сдаст своих позиций смена знатного мастера!.. Тем более что поручено ей трудное, но очень почетное задание — сборка моторов для металлургического завода в Индии.
Еще и двух дней не прошло после этой беседы. И один из этих дней выходной. Что же случилось? Почему насупился Олекса? Почему Гнат такой растерянный? Не приснилось ли им обоим, что Василь Максимович пролежит здесь неделю, а то и две? Как бы, мол, не начали наступать смене на пятки... Ну, а если такая мыслишка у хлопцев появится, обязательно жди мороки.
Приятно, конечно, тешить себя тем, что без тебя и вода не святится. Но если испугался чего-нибудь Гнат, надо задать ему предупредительную, так сказать, взбучку. А вместе с ним и Олексе, чтобы обо всем докладывал отцу правдиво.
Оба, ясное дело, начнут бить себя кулаками в грудь. Олекса будет клясться:
— Ничего не скрывал. Да и не такой у тебя, батька, в смене народ, чтобы струсить.
А Гнат начнет уверять:
— Трудно мне без вас, Василь Максимович. Боюсь, как выздоровеете, столько пыли придется вам из меня выколотить... Чтобы хоть на один процент уменьшился разрыв между нами и теми, кого мы. за собой тянем,-— об этом и говорить не стоит. Не увеличивается тот разрыв — вот что мне спать не дает.
Значит, разговора об этом сегодня не будет...
. То ли внезапно потемнело в палате, то ли воздух здесь стал плотнее? Или дышать нету сил?
Что бы там ни. было, а Василь Максимович должен преодолеть эту немыслимую слабость. Для каждого готово у него нужное слово. Вот только вздохнет...
Почему все так нетерпеливы? Вплотную придвинулись, наклонились над ним — совсем нечем дышать. Неужели не понимают, что надо им расступиться — иначе он не .сможет вздохнуть полной грудью, ничего не сможет сказать...
Если бы Женю спросили, как прошел остаток ночи, она припомнила бы каждую мелочь, хоть и казалось ей, что случилось это не с ней, а с кем-то посторонним.
Прибежав в палату, Женя долго не могла нащупать кнопку настольной лампы.
Когда же наконец вспыхнул свет, Ковалишин уже держал Черемашко за руку. Но пальцы Вадика дрожали совсем не там, где слушают пульс, а на лбу блестели мелкие капельки.
Больной, лежал на левом боку, почти доставал коленями подбородок. Одеяло сползло на пол. А когда Женя дотронулась до второй руйи Черемашко, чуть не отдернула свою. Рука у больного была холодная, ногти на ней начали синеть. Изо рта с трудом вырывалось прерывистое, учащенное дыхание.
Мгновенно вылетело из головы все, что Женя знала, о чем так уверенно вчера рассуждала с дежурным врачом. Впервые в жизни она держала руку человека, который вот-вот вздохнет в последний раз.
Будто издалека донеслось:
— Кислород!
Женя машинально оглянулась на голос. Но что означает это слово, не вспомнила. Не узнала и того, кто одной рукой нашел-таки пульс у Василя Максимовича, а другой прижимал мембрану фонендоскопа к его груди.
— Вы что, оглохли? — зашипел этот человек на Женю.— Кислород! И камфору! Сию секунду, черт вас побери!
Василь Максимович застонал — тем протяжным, хриплым стоном, когда человека душит кошмар.
Женю словно ветром выдуло из палаты.
Мигом она принесла шприц с камфорой и подушку с кислородом.
Она не заметила, как Вадик вырвал у нее шприц. Поплотнее прижать мокрый рожок к губам Черемашко и открыть краник подушки — вот что стало для нее самым главным. И закусила губу, чтобы не вскрикнуть от радости, когда больной глубоко вдохнул спасительный газ.
— Спокойнее, Женя, спокойнее...
Этот неторопливый, рассудительный голос принадлежал Вадику. И лицо у него такое, словно это не он только что шипел на девушку, не он с такой неистовой яростью смотрел на нее.
Окончательно придя в себя, Женя удивилась еще больше. В молодом враче, который склонился над больным, ничего не осталось от того болтуна, который целый час нес несусветную чепуху. Он все еще был бледен, лицо его блестело от пота. Немигающим взглядом Ковалишин впился в Черемашко, пальцы его замерли на пульсе больного.
Женю снова объял страх: ну чем может помочь умирающему этот мальчишка?
Ковалишин как бы почувствовал Женину неуверенность. Он бросил на нее жесткий взгляд: попробуй только еще раз не понять меня с первого слова!
— Одной подушки мало,— прошептал он.
Ему не пришлось повторять этого дважды. И дальше все появлялось как будто само собой — и кислород, и адреналин, и грелки, и еще более сильно действующие средства. Подготовилась Женя и к переливанию плазмы и крови.
Потом вместе с тетей Тосей обежала чуть ли не всю клинику: Вадик вдруг потребовал три подушки и побольше одеял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49