С топчана Василь Максимович хотел подняться самостоятельно. Отрицательно покачал головой, когда Друзь попытался ему помочь. Еще решительнее отстранил санитара. Выпрямившись, он победоносно оглянулся вокруг: черта, мол, лысого я сдамся!
Но у него подкосились ноги. Он упал бы, если бы не Друзь и санитар.
Хоть и поддерживаемый с обеих сторон, хоть и задыхаясь, однако собственными ногами Василь Максимович прошел в соседнюю комнату, сам сел в ванну.
Тогда Друзь вспомнил о пареньке за дверью.
— Сейчас я к вам сына пришлю. Скажите ему, что завтра я дежурю до четырех, о вашем состоянии пусть ваши узнают у меня. Я скажу им и о том, что можно передавать вам, когда приходить в гости.
— Только не напугайте их, когда будете говорить обо мне,— попросил Черемашко.
Друзь кивнул.
Проводив юношу к отцу и плотно закрыв за ним двери, Друзь позволил себе перевести дыхание: кажется, ни новый больной, ни его сын не заметили его тревоги.
Он постоял немного, постукивая палкой об пол. Не видел, как робко поглядывает на него Павло Иванович, как украдкой, наклонившись над только что начатой историей болезни, следит за ним Мария Степановна. Затем подошел к пожилому коллеге и сказал:
— Я очень прошу вас прийти к нам завтра не позже десяти. И как следует восстановите в памяти ход болезни вашего друга.' Это может понадобиться нашему профессору. И приведите, пожалуйста, кого-нибудь из семьи Черемашко— скажем, жену...
Павло Иванович испуганно уставился на него;
— Вы считаете...
— Для этого у меня нет оснований.— Друзь удивился своему бесстрастию.— Я надеюсь на лучшее. Но готов ко всему. К неотложной операции, например.
Мария Степановна не шевельнулась. Но что-то незаметно изменилось в ее позе: она как бы прониклась большим уважением к дежурному врачу. Ей еще не приходилось слышать, чтобы Сергей Антонович Друзь говорил так авторитетно, как надлежит сотруднику прославленной клиники.
От этой молчаливой похвалы Друзь почувствовал себя еще спокойнее. Подражая своему учителю, он спросил совсем лаконично:
— Итак?
Павло Иванович вытер лоб рукавом пиджака.
— Хорошо... Непременно...
Друзь снова подошел к внутреннему телефону, решительно снял трубку.
— Мужское отделение... Женя? Нового больного — его зовут Василь Максимович Черемашко — поместите в четвертую палату... Совершенно верно, в мою...'Через несколько минут я поднимусь к вам и сделаю все нужные указания.
Трубку он повесил с таким чувством, словно взял старт для бега на длинную дистанцию.
Перо в руке Марии Степановны застыло. Она еще ниже склонилась над историей болезни. Чтобы дежурный ординатор осмелился положить к себе больного не своего профиля — такого здесь еще не случалось.
Но это пустяки по сравнению с тем, что придется выдержать Друзю завтра утром!
Ну и пусть! Утро вечера мудренее.
Впрочем, одно ясно и сейчас: завтра Друзь не будет таким, каким был полчаса тому назад. Завтра ему придется действовать, как шахматисту в жестоком цейтноте. Пусть так. Пусть начнется всемирный потоп, пусть Федор Ипполитович выгонит его, Друзя, из клиники, но Черемашко в четвертой палате останется и получит от института все, что тот обязан ему дать!
Друзь со спокойной совестью будет смотреть в глаза Василю Максимовичу. И Татьяна Федоровна ни одного слова из тех, которые сказала ему сегодня, больше повторить не посмеет.
Свет в палатах погас около десяти.
Молчал телефон.
Не заглядывали дежурные медсестры из других отделений, чтобы скоротать однообразие ночного дежурства.
Женя погасила свет и на своем столике. Горела лишь слабенькая лампочка под потолком. Длинный коридор заполнился сумраком. Неслышно сновала по нему тетя Тося, немолодая няня: то вытирала пыль, то ненадолго исчезала в палатах.
Думам Жени ничто не мешало.
Им, этим думам, пора бы угомониться. А они сегодня колючие, почему-то неспокойно от них на душе...
Телефон зазвонил после полуночи.
Дежурный врач предупреждал медсестру мужского отделения: через несколько минут к ней доставят новенького; состояние его можно считать удовлетворительным* ему надо сделать инъекцию морфина, так как из-за болей в брюшной полости он не спал несколько суток. Что с ним делать дальше, об этом Друзь скажет позже.
Новенького санитар привез в половине первого.
Больной лежал на высокой коляске, опираясь на почти,— с любопытством приглядывался ко всему. Он мало был похож на совсем немощного, каким описал его Друзь. Обыкновенный пожилой человек. Правда, давно не бритый. Но еще не седой.
Когда коляска остановилась перед четвертой палатой, новенький попытался сойти с нее самостоятельно, но его подхватили сильные мужские руки, ноги ему поддержала медсестра, и вот он уже в палате, на койке. Сделав новичку инъекцию, Женя осторожно укрыла его, подоткнула одеяло под бока, пожелала спокойной ночи. Но из палаты вышла, лишь когда дыхание больного стало ровнее.
И увидела, что Друзь сидит за ее столиком. Палкой, как костылем, подпер плечо, к уху прижал телефонную трубку.
Женя услышала:
— Как только машина подойдет, позвоните сюда. Раненую разденьте — и сразу в операционную.
Лоб Сергея Антоновича пересекли глубокие морщины. Женю он заметил, лишь когда она подошла к столику.
— А, это вы...— Друзь положил трубку.— Ну как?
— Вы о новеньком? — сухо откликнулась Женя.
Морщины на лбу Друзя стали глубже.
— Повторяю: его зовут Василь Максимович Черемашко. И прошу вас не забывать об этом: больному нельзя ежеминутно напоминать, что он болен.
Женя покраснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49