Нет теперь в нем живого места. Потому-то все труднее и труднее глушить волнение, которое охватывает тебя перед каждой операцией, тем тяжелее страх за ее исход, тем нестерпимее и дольше щемит в груди после того, как снимешь ты маску...
Гости разошлись. Ольга легла спать. А Федор Ипполитович долго маршировал вдоль и поперек кабинета и никак не мог избавиться от горечи. А избавиться от нее нужно во что бы то ни стало, не то она или не даст заснуть, или разбудит среди ночи — тогда бодрствовать тебе до утра. А завтра голова будет как пустой бочонок, и весь день полетит ко всем чертям.
Как-никак, а тебе за шестьдесят, и до боли жаль каждой бесполезно прожитой минуты...
Вчера судьба сжалилась над Федором Ипполитовичем. Хоть горечь и не прошла, заснул он быстро. Сегодня проснулся поздно, по-праздничному. Выспался на славу, встал как будто не с левой ноги.
Когда вошел в столовую, стол уже был накрыт, на нем весело исходил паром чайник.
Ольга Яковлевна встретила мужа с улыбкой, как и вчера, и позавчера, и за год перед этим, как встречала
каждое утро на протяжении тридцати четырех прожитых вместе лет.
Пусть вокруг все изменилось, пусть ее Федя теперь не тот уже сорвиголова, каким был когда-то, пусть день ото дня он становится все эгоистичнее, раздражительнее, пусть полнеет и стареет она сама. Но ничто не должно измениться ни в ней самой, ни в чувствах, ни в том, чем начинается каждый новый день! Когда в начале двадцать второго года они садились за первый свой завтрак, переполненная счастьем Оля улыбнулась своему Феде, а тот нежно поцеловал ее. Так было потом каждое утро. Значит, так же должно быть и теперь!
А Федору Ипполитовичу вчерашний вечер еще раз показал, что в Ольге почти ничто не сохранилось от той юной сестры милосердия, с которой он впервые встретился весной двадцатого года в Екатеринодаре — так называлась тогда столица Кубани.
Полевой запасный госпиталь, куда он получил назначение, только начал развертываться. Чуть ли не первую партию раненых доставило туда маленькое, по- мальчишески подстриженное, ничем не приметное, удивительно молчаливое создание. Как оно, это создание, справилось с таким сложным делом — привезло из-под Туапсе целую команду красноармейцев, хоть и раненых, но отнюдь не смирных,— понял это Федор Ипполитович намного позже.
Команду эту пришлось принимать молодому, но уже достаточно опытному военному хирургу Шостенко. Еще бы! Диплом врача он получил в июне семнадцатого, работать начал в прославленном Двадцать восьмом полку, весной восемнадцатого отступил из родного города, за два года почти ежедневных боев поднял на ноги несчетное количество бойцов, получил не одну благодарность от командования,— словом, причин для самоуважения имел два мешка с верхом. Но когда он попробовал показать этому созданию свое превосходство, оно вдруг так сверкнуло глазами... Молодой хирург даже оторопел.
До сих пор Федор Ипполитович не понимает, чем же в конце концов полонила эта чумазая девчонка самоуверенного хирурга.
Через день или два после этого Федя неожиданно почувствовал, что с сердцем у него не все в порядке. С неделю не мог понять, что за беда с ним стряслась.
А затем столкнулся с этим созданием в коридоре госпиталя, но уже не замурзанным, не в гимнастерке, а умытым, в белом халате и такой же косынке с красным крестом.
Тогда все стало ясно, определились еще некоторые весьма важные вещи. Например, девушку эту зовут Оля. Среди всех женских имен разве оно не самое лучшее? В феврале ей пошел двадцатый. И начальство почему- то не отпустило ее в Туапсе, оставило в Екатеринодаре.
Немного позже кто-то рассказал молодому хирургу, что два года назад, летом восемнадцатого, мать, отца и старшего брата Оли корниловцы засекли шомполами насмерть. Ее отец и мать учительствовали в станице Холмской, брат работал на железной дороге... Но ни тогда, ни потом Федор Ипполитович не слышал, чтобы Оля жаловалась на свою судьбу. Она мужественно переносила свое горе. Всем, чем могла, помогала тем, кто мстил и за нее.
Мало-помалу у Федора Ипполитовича созрело убеждение: если он и женится когда-нибудь, то только на Оле. Тогда же появилось и предчувствие: чтобы стать достойным этой девушки, ох, и придется же ему себя поломать...
Суровым и взыскательным было начало его счастья.
Как мучительно и радостно Федя каждый день искал и находил для Оли новые, самые ласковые, самые убедительные слова, каждым своим поступком доказывал, что она не останется одинокой, прилагал все усилия, чтобы стать таким же необходимым ей, как хлеб, воздух, солнечный свет.
Госпиталь, перестав быть резервным, побывал на польском фронте, потом в степях Таврии, после победы над черным бароном обосновался в Феодосии, свыше года лечил тяжело раненных в боях за Крым.
Там в Феодосии, Оля наконец поверила. Но почти до конца двадцать первого Федя не знал, будет ли она его женой. Поженились они лишь в феврале двадцать второго — перед тем, как госпиталь был расформирован, а они оба демобилизованы,— когда в разоренной голодом и войной стране началась наконец мирная жизнь.
В марте переехали сюда, в родной город Феди.
И ни разу за все прожитые вместе годы Федор Ипполитович не упрекнул Ольгу за свои адские муки до
женитьбы, ни разу не возроптал на судьбу за то, что она соединила его с кубанской казачкой. Ольга была ему самым близким другом и помощником во всем, преданной матерью детям.
А вот Татьяна недавно брякнула:
— У тебя очень короткая память, отец. И привычка все видеть сквозь розовые очки... Согласно семейным легендам, ты двадцать один месяц завоевывал себе жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49