Все-таки Женя согласилась:
— Хорошо:"А что сказать Сергею Антоновичу?
Собеседница, по-видимому, усмехнулась.
— Разве я не сказала, что позвоню ему? Или вам не терпится узнать, кто снабжает сведениями по вопросам культуры вашего ночного принципала?.. Женского любопытства и у меня достаточно. Я, например, не прочь узнать, почему вы так сухо мне отвечаете. Уж не приревновали ли вы ко мне Сергея Антоновича?
Подумаешь, какая остроумная! ' Девушка неслышно перевела дыхание и ответила — во всяком случае, ей так казалось — с большим достоинством:
— Извините, но вы и без моих вопросов столько о себе рассказали — я не знаю, что мне с этим делать.— Она еле удержалась, чтобы не показать трубке язык.— Газету, если найду, передам, будьте спокойны.
— О-о! — проговорила неизвестная так, будто перед ней, выгнув спину, грозно, с поднятой дыбом шерстью, шипел маленький котенок.— Вы мне начинаете нравиться. Мы с вами мило поговорили, не правда ли? Будем же знакомы. Меня зовут Татьяна Федоровна Шостенко. А вас?
Возможно, от этой неожиданности другая девушка и растерялась бы. Но Женя ответила твердо:
— Женя.
— Жовнир?
— Жовнир.
— Я очень рада,— сказала дочь профессора.— Кое- что я о вас слышала. Хотелось бы взглянуть, в самом ли деле вы восьмое чудо мира — в институтском, конечно, масштабе. А пока будьте здоровы.
В телефоне стукнуло.
Женя положила трубку осторожно, словно та могла взорваться.
Какой занимательный разговор!
Неужели этот долговязый ординатор способен на дружеские (а может быть, и более близкие?!) отношения с дочерью самого Федора Ипполитовича? Будет что порассказать завтра медсестрам. Ну конечно, между ними не только дружеские отношения! Иначе дочка профессора не заподозрила бы в Жене соперницу. Неужели в Сергея Антоновича можно влюбиться?
И почему Татьяна Федоровна так настойчиво просила разыскать номер «Радянськой культуры»? Что скажет эта газета Друзю?
Еле сдерживаясь, чтобы не побежать, Женя направилась в ближайшую палату.
Ей повезло, газета нашлась сразу.
Любопытное будет зрелище: дежурный врач вырвет из рук медсестры газету, его взгляд нетерпеливо забегает по страницам...
Что он будет там искать?
Четыре газетные страницы — немалое пространство. Разбросанные по нему заголовки маловыразительны: сразу и не догадаешься, о чем в этих статьях говорится. Когда Женя второпях начал выхватывать первые попавшиеся строки, издательские дела сразу же перепутались' с вопросами музыки, рецензии на новые спектакли и кинофильмы начали перекликаться с проблемами телевидения. Женя очутилась как бы в крикливой толпе, где не отличишь голос от голоса.
Откинувшись наконец на спинку стула, она увидела, что десять минут прошло, а газета приняла жалкий вид,— даже Друзь догадался бы, что дежурная медсестра искала в ней что-то...
«Радянськую культуру» понесла в физиологическую лабораторию тетя Тося.
Как этот угрюмый ординатор палаты, которую профессор посещает реже других, как этот сухарь мог заметить профессорскую дочку?
И что Татьяна Федоровна нашла в нем?
Эти вопросы занимали Женю весь вечер.
Законы логики она непреложными не считала, и то обстоятельство, что дочери своего высокого шефа она никогда не видела, значения для нее не имело. Разве мало
Женя о ней наслышалась? Разве не все, под чем в местной газете стояла подпись «Т. Шостенко», она прочла? А сколько раз, в скольких вариантах Женя прослушала драматическую историю ее выхода замуж и развода!
На суде, говорят, Татьяна Федоровна вела себя удивительно твердо: мужа своего не замечала, будто бы он не человек, а пустое место. А муж ее... нет, такими не бросаются. И как на суде этот бедняга, забыв о гордости, слезно молил, чтобы она простила ему что-то, прекратила дело о разводе! А после развода бывший муж чуть ли не ежедневно ходил к Татьяне Федоровне на работу, домой, ловил ее на улице. Но она его на порог не пускала. На улице обращалась к милиционеру: «Защитите от хулигана». В чем Шляховой виноват перед нею, об этом так никто и не узнал. Но развелась она совсем не для того, чтобы снова выйти за кого-то, до сих пор живет одна...
А что такое Сергей Антонович Друзь?
Ничего достойного внимания Женя в нем не замечала. Мельком взглянешь на него, и сразу видно,— до чего же он правильный и скучный. Когда он был мальчиком, все соседские матери, должно быть, показывали на него своим детям: вот пример для вас! В школе он, наверно, все десять лет просидел на первой парте с одной единственной мечтой — стать отличником и медалистом. После школы поступил в инженерно-строительный институт, но мечтал не о красоте и уюте человеческого жилья, а о геометрической безукоризненности промышленных сооружений. Учился он там лишь два года. Как ни странно, на фронт в сорок первом он пошел добровольно. Был сапером. Наград не получил и даже до ефрейторского звания не дослужился.
Но солдатом Друзь был недолго.
Осенью сорок третьего года во время наведения переправы через Днепр он был ранен. Из госпиталя не вышел до самой демобилизации.
Почему?
Вот тут в рассказах о нем появляется неясность. Ординатор семнадцатой Фармагей, бывший однокурсник Друзя и протеже Жениного начальника, намекает: Друзь, мол, пришел к выводу, что возвращаться на передний край нет смысла, и упросил кого нужно оставить его «для дальнейшего прохождения службы» в том же госпитале: разве, мол, писарь или санитар делают для победы меньше, чем сапер?
Другие утверждают, что главный врач госпиталя, тогда еще полковник медицинской службы Шостенко, сам не отпустил на фронт рядового Друзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49