на отца или мать? Есть ли у него что-то от деда?
Вот тебе и счастливая сорочка...
А Ольга держала внука на руках... Два, а то и три раза в год она ездит к сыну: пожить у него неделю, две,
месяц — для нее это очень просто. Домой она всякий раз возвращается переполненная счастьем. И непременно, как бы невзначай, скажет, что Иван — вылитый дед. Правда ли это? Не для того ли это говорится, чтобы подразнить того, кто лишил себя права быть дедом?..
Чтобы отогнать слишком острое чувство жалости к себе, Федор Ипполитович присел к столу, вытащил из ближайшей кипы толстую рукопись, придвинул ее поближе.
Ничто постороннее в кабинет не проникало.
В квартире тишина. Очевидно, Ольга ушла в магазин. Может быть, телеграмму все-таки пошлет?.. А если осталась дома, то, пока муж сидит в кабинете, она и радио не включит, и ходить будет неслышно. До неузнаваемости изменилась Ольга за последние годы, стала совсем равнодушной к тому, что творится с мужем и вокруг него.
У нее есть сын. Ей нравится жена сына. Она души не чает во внуке. Ей больно оттого, что не совсем удачно складывается в последнее время жизнь у Татьяны. И не забыла она ни одну из своих давних подруг.
А Федор Ипполитович своих друзей растерял.
Сколько их было у него — ив гимназии, и в университете, и во время гражданской и Отечественной войны, и после нее... Когда-то он верил: в тесном кругу друзей, то углубленных в разрешение самых сложных, самых важных (за меньшее никто из них не брался!) проблем жизни, революции, науки и морали, то бесшабашно веселых в часы досуга, бок о бок с каждым, в боях и в труде, в спорах и согласии протекут дни его жизни. Как он гордился своими друзьями! Как друзья гордились им!
Где же они теперь?
С большинством его разлучило не различие во взглядах, или несходство в характерах, или вражда — рассеялись они по необозримым просторам между Карпатами и Тихим океаном, между субтропиками и Арктикой. Редко приходят от них письма. Еще реже появляется желание написать им. Кое с кем сама собой прекратилась связь. Кое-кто погиб в годы Отечественной войны. Кое-кто умер своей смертью. О многих вообще ничего не известно.
Поколение, которое вместе с Федором Ипполитовичем вступало в жизнь, рано начало уходить со сцены...
А новых друзей он не приобрел. С новыми о том, что
было до них, не вспомнишь. А ведь именно об этом чаще всего хочется вспоминать...
Только одного друга оставила ему судьба. Самого старого, самого близкого, самого дорогого. Юлиана...
Еще не так давно, когда Федора Ипполитовича охватывала грусть или, как сегодня, терзало раздражение, он снимал телефонную трубку, несколько минут балагурил с Юлианом, и от сердца отлегало. А то приглашал Юлиана к себе или шел к нему; посидят часок, выпьют по чарке, по две «Еревана» или «Юбилейного», вспомнят что нибудь смешное — и огорчений как не бывало.
Правда, Федор Ипполитович и теперь встречается с Юлианом, но только когда бывает в столице — два-три раза в год. Юлиан же сюда не показывает носа. Впрочем, встреч в столице достаточно, чтобы отвести душу.
Поэтому дружба с Юлианом стала Федору Ипполитовичу еще дороже.
Он не закрывает глаза на то, что годы сказались и на Юлиане. Заметный след, хотя Юлиан и отрицает это, оставил на нем и разрыв со своим театром. Раньше, преисполненный чувства собственной значительности, Юлиан на все смотрел сверху вниз и в дуэте с Федором Ипполитовичем был первым голосом. Теперь он куда раздражительнее: все ему не так. Говорит он только о своих планах и достижениях, о том, как решительно и безжалостно приходится ему ломать глухое сопротивление рутинеров из столичного театра, о поразительной артистичности теперешней своей жены и о бешеной зависти к ней всех без исключения столичных артисток. Сколько воодушевления или негодования тогда в его голосе!
После переезда в столицу Юлиан не только ни разу не побывал в родном городе, но и не спросил у своего друга, как поживают те, с кем он работал свыше четверти века. Не очень прислушивается Юлиан и к рассказам Федора Ипполитовича о себе. А ведь они сидели на одной парте еще в приготовительном классе гимназии!
Ничего не попишешь: старость — такой же закономерный и неминуемый этап жизни, как и молодость. Юлиана надо воспринимать таким, каков он есть.
Вспомнил о нем Федор Ипполитович, и на сердце полегчало. Надо будет позвонить Юлиану вечером или завтра утром...
Федор Ипполитович раскрыл рукопись.
Неторопливо тикали часы, снова и снова повторяя единственную истину, которую они усвоили за двести лет своего существования: зачем куда-то спешить, к чему-то стремиться,— все равно через себя не перепрыгнешь, себя не опередишь, добежишь только до гроба. Суета сует и всяческая суета...
Диссертация, казалось, не противоречила ни часам, ни Экклезиасту.
Ее автор не только не стремился сиять звезду с неба— он не считал нужным даже голову поднять вверх. Добыть ученую степень с наименьшей затратой сил — вот и вся его цель. Ну, а действовал он без промаха.
С десяток лет тому назад в одной из статей, подытоживающих найденное рядовыми врачами гвардейской армии, главным хирургом которой он был, Федор Ипполитович сделал несколько обобщений о применении недавно введенных в клиническую практику сульфамидов и пенициллина при лечении ран и в послеоперационный период. Уже тогда эти обобщения возражений не вызвали; то были истины, вскоре ставшие прописными. Кто первый сказал тут «э!», значения не имело.
Именно этому «э!» будущий диссертант и посвятил .свои способности и полемический пыл. На двухстах с лишним страницах он, легко отбрасывая все им же самим придуманные возражения, ломился в открытые ворота, пытаясь изобразить дело так, будто эта статья — незаурядный научный подвиг выдающегося хирурга:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49