Да если бы мне и миллион дали в приданое, я отказался бы; каков ни на есть, без гроша за душой человек, у которого, кроме чести и ума, ничего под этим небом
нету, а не взял бы ее даже за все дома, магазины, хутора, мельницы и виноградники!.. Клянусь честью, не взял бы! А это не так мало, если человек клянется честью. Она сейчас горит в моих глазах,— заканчивает Милисав, возвышая голос и ударяя после каждого слова кулаком с такой силой, что батарея мерзавчиков, звеня, так и подпрыгивает на столе.— Зона сейчас обыкновенная букинистическая книга... И не скажу, как утверждают, что новая и неразрезанная! Нет, нет! Раз уж попала к букинисту, значит, была в употреблении. Сейчас Зона не что иное, как погашенная гербовая марка!..
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
На что решились Замфировы, только чтобы ликвидировать слухи
Устами этого самого Милисава заговорила большая часть горожан, и на том все и остановилось, так сказать, «стабилизировалось». И только потому, что у нас любая диковинка лишь три дня в диковинку, судачили об этом все меньше и реже, но неизменно в первоначальном варианте.
Замфировы тешили себя мыслью, что все забудется, когда же, спустя некоторое время, в городе сложили песенку, совсем впали в уныние. А пели в городе так:
Только-только Зона у ворот присела — Манулач-банкирчик подошел несмело.
— Как делишки, Зона? Как житье домашних?
— Да делишки нынче не хуже вчерашних: Днем, и перед сном, и когда встаем,
Тетки знай кричат мне: здесь ли я, в дому ли? Смотрят поминутно, чтоб не умыкнули!..
Далее терпеть было невозможно. Следовало найти какое-то средство от этой напасти, и вот решили, что самое лучшее — это покончить с этим делом как можно скорее, поставить наконец точку. Видно, уж так суждено и на роду написано.
Потому в первое же воскресенье после обеда тетушка Урания (тетушка Таска, обычно выполнявшая подобные поручения, признана неудачницей и лишена всех полномочий) должна была попытаться подтолкнуть и обнадежить родителей Манулача, намекнув им, что настал подходящий момент для просин. И буде у них есть такое намерение, пусть поторапливаются, потому-де у Зоны намечаются неплохие партии: сватают ее какие-то офицеры, три строевых и два штабных, но родители не очень-то охотно идут на это, им хочется, чтобы дочь оставалась на глазах, а не скиталась бог знает где, потому и предпочли бы отдать в почтенный купеческий дом в городе,— пусть так примерно и скажет.
Тетушка Урания ушла, но не вернулась. Ждали ее у Замфировых и понедельник, и весь вторник. И почувствовали, что, если она не кажет глаз, видно, дело неладно. В четверг Ташана собственной персоной отправилась к Урании, разузнать, в чем закавыка. Мрачные предчувствия оправдались. Урания рассказала все, как есть. Когда она ясней намекнула о причине своего прихода, Йордановы, вежливо извинившись, заявили, что сына, мол, женить не собираются, пока он не отбудет воинскую повинность, а потом, может, пошлют в высшее коммерческое училище в Грац (тут тетка Урания, громко захохотав, съязвила: «Вот те на! Вздумали вдруг на старого осла вьючное седло ладить!»), и все в таком духе. Словом, было ясно, что они выкручиваются, от сватовства уклоняются и верят городским сплетням. На другой же день Урании передали из достоверных источников, как Перса, мать Манулача, высказалась в присутствии многих женщин весьма ясно и недвусмысленно, что она не хочет женить сына на Зоне, потому что до сих пор из их рода, слава богу, никто «гулящих» в дом не брал и Манулач тоже не хочет, лучше, говорит, вовсе не женюсь, в монастырь уйду святой Богородицы Габровацкой. «А потом,— рассказывала Урания,— и, видать, неспроста, видать, есть на то причины, она принялась на все лады расхваливать мастера Мане (и почему именно сейчас, именно она взялась его хвалить?), какой-де он видный парень, какой добрый, «смирный, что девушка», и она-де слышала, что у Мане и Зоны любовь была, и знать уж судьба такая им пожениться. И не впервинку это случается, и никакое это не чудо, если купеческая семья породнится с семьей ремесленника. Помянула и о давнишних делах, о том, что слышала еще ребенком, как купеческий сын женился на дочери сторожа и, наоборот, один полевой обходчик взял вдову купца и вошел в богатый дом; а Мане, мол, все-таки не сторож: золото плавит, иконы окладывает, серьги и гривны кует. «И сейчас с Зоной,— закончила Перса Йорданова,— может получиться по народной поговорке: «Золото — не золото, не побывав под молотом...»
Было ясно как день, что Йордановиха целила в Мане, иными словами, хотела сказать: каково лукошко, такова ему и покрышка. Подозревает она Мане. А Мане, сказывают, не позволяет никому и заикнуться о том, что он замешан в этом деле. Давеча избил одного парня только за то, что тот спросил, кто он сейчас — холостяк, вдовец или еще кто? Твердит, будто ему и во сне не снилось то, что ему приписывают: не уводил, не пытался уводить и слуха такого о девушке не пускал, а ежели это кто и сделал, то не иначе, как Манулач. Однако даже те, кто поначалу думал, что это дело рук Манулача, приглядевшись к нему внимательней, отвергли эту мысль, поняв, что такой дохляк не сможет увести за собой на поводу и телушку, а не то что выкрасть самую красивую девушку в городе!
Мане, только мастер Мане способен на такие дела, Ухарь Мане, сын Джорджии, контрабандистская косточка, он, и никто иной, пустил этот проклятый слух, который не дает Замфировым спокойно спать. Будь прежние турецкие времена, когда чорбаджи были всесильны, вздыхали Замфировы, все было бы просто: не уйти бы Мане от палок (а, может быть, и от высылки), но теперешняя Сербия для всякой шушеры — раздолье, вот в чем беда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50