Старая, искушенная и велеречивая тетушка Таска снова сочла своим тяжелым и почетным долгом выбить из головы Зоны мастера Мане. Добросовестно и пунктуально, как хирург на операцию, она каждый день приходила наставлять и утешать Зону: хвалить Манулача и хаять Мане. Чернить его сословие, а тем паче его нрав и поведение. Начнет с отца Мане, Джорджии, даже его в покое не оставит; собственно, самого Мане она и не трогает, а все больше отца его, Джорджию, добавляя при этом: пусть, мол, Зона вспомнит слова пословицы: каково дерево, таков и клин; каков батько, таков и сын,— и еще: от худого семени не жди доброго племени, вот так и с Джорджией и его сыном Мане. Таска рассказывала о покойном Джорджии, что он был опасным контрабандистом, драчуном, гулякой и распутником; рассказывала о его романе с красавицей певичкой Зумрутой, о которой в свое время сочиняли частушки и которую из-за постоянных побоищ, возникавших по ее милости, не раз арестовывали и высылали. Теперь эта бывшая красотка и любимая танцовщица утихомирилась, полиция ее больше не сажает, частушек о ней не поют, и она ходит себе тихо-мирно с фонарем и зонтом и держит кассу в каком-то цыганском оркестре. Тетушка Таска даже шепнула Зоне на ухо одну совсем страшную вещь, которую долго берегла на крайний случай и наконец выпустила как последнюю пулю, а именно: что у этого самого Мане есть брат по отцу среди цыган!.. Так что каков Джорджия, таков и его сын Мане, твердила Зоне тетушка Таска. И в это нетрудно было в какой-то мере поверить, поскольку ночные похождения Мане довольно часто являлись по утрам предметом разговоров горожан.
Браня Мане, она одновременно расхваливала Манулача, одобрительно отзывалась обо всех его тетках по матери и отцу.
Впрочем, и мать Зоны, Ташана, считала Манулача лучшим кандидатом — ведь он был единственным сыном и наследником большого состояния и, кроме того, образцом послушания, скромности, стыдливости и целомудрия, сиречь — средоточием всех добродетелей и полной противоположностью сыну чорбаджи Петракия — Мит-ке, описанному в одной из глав этой повести. И если бы не хаджи Замфир, брак Зоны с Манулачем был бы уже давно решенным делом. Но Замфира совсем не вдохновлял далеко идущий замысел Ташаны, Манулач ему нисколько не нравился, хоть он и был единственным сыном и наследником его доброго приятеля, и между Замфиром и Ташаной весьма часто из-за этого возникали ссоры. Поэтому будет не лишним — автор считает это даже необходимым — в нескольких чертах описать Ма-нулача, эту предполагаемую партию Зоны, любимца ее многочисленных теток, явившегося и поводом неприятных сцен между ее родителями.
Рассказ о примерном сыне Манулаче, совершенно противоположный ранее изложенному рассказу о Митанче, сыне чорбаджи Петракия
Манулач был сыном честных и богобоязненных родителей Йордана и Персиды, и, вероятно, ни в Старом, ни в Новом завете нет ни одного ребенка, о котором можно было бы с большим правом сказать, что воспитан он в страхе божьем, идет путем добродетели,— а, как известно, сей путь не так уж заманчив и укатан,— и служит радостью и утешением родителям, как о Манулаче. С самого раннего детства отец и мать не могли нарадоваться своему дитяти. Они спорили и вздорили, чей Манулач, мамин или папин. Мать твердит: Манулач мой, а отец — нет, мой; мать уверяет: это моя доченька, отец говорит: это мой сын, наследник и престолонаследник. Поэтому Манулач долгое время оставался загадкой — в околотке не знали, мальчик он или девочка? Когда он шел с отцом, то был одет в штанишки, а мать его выводила в юбочке и с заплетенными косичками. А поскольку с матерью он появлялся чаще, то в других околотках многие думали, что у чорбаджи Йордана дочка. Подобно древней римлянке благородной Корнелии, матери братьев Гракхов, считавшей своим драгоценнейшим украшением детей, и Персида в Манулаче неизменно видела свое самое любимое украшение, и поэтому шагу не делала без него. Впрочем, он этого и заслуживал, ибо с малых лет был правой рукой матбри по хозяйству. Он стерег от домашней птицы тертое тесто и лапшу, когда их, готовя на зиму, сушили на дворе; держал нитку, когда мать сматывала ее в клубок; сторожил вывешенное после стирки поперек двора белье; кормил птицу и всегда точно знал, сколько имеется в наличии кур, петухов, цыплят и даже сколько снесли яиц свои и соседские куры, и все это без какой бы то ни было двойной бухгалтерии! В результате долгого и добросовестного наблюдения он стал настоящим — с позволения сказать — психологом и всегда замечал, когда и к кому, простите, благоволит петух Гиган; с какой курицей он охотнее всего делит зерно на навозной куче и, опять же, к какой охладел и гонит ее от себя прочь. От его внимательного взора не могла ускользнуть промашка курицы, в результате которой она сносила яйцо у соседей, и, наоборот, он знал, когда соседская курица снеслась на их территории. Знал он и помнил прозвища своих и многих соседских кур. Влетит в тревоге к матери и порывисто выпалит:
— Мама, а Гиган вокруг Гачанки увивается!
— Ничего, сынок, пусть себе...— говорит мать, ласково на него глядя.-- Это его петушье дело.
— А Трша и Кундака совсем головы понурили...
— Вот беда,— смеется мать,— останутся бедные соломенными вдовами... Да что поделаешь!
Или другой раз опять же влетит, запыхавшись, с яйцом в каждой руке:
— Мама,— кричит,— наши Титинка и Пирга снесли яйца у Тодорчиных, а я взял и принес! — И маленький Манулач, шмыгнув носом, передает матери только что снесенные и еще теплые яйца. И, глядя на отца, добавляет: — Зачем добру пропадать?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50