В Банье и на Мраморе, например, уверяли, будто в тот вечер дело не ограничилось одним похищением, а якобы завязалась перестрелка, были убитые и раненые и что будто среди жертв негодной побегушки Зоны и сам старик отец. Тут опять же имелось две версии: согласно первой — Замфир погиб, согласно второй — только ранен; одни говорили — ранен легко, другие — смертельно, едва жив, борется со смертью и якобы проклял свою дочь, которая так омрачила ему на старости лет последние дни...
В торговых рядах и в центре города слухи о похищении, разумеется, были не так раздуты, и все же люди немало болтали всякой всячины, превратно истолковывая и сдабривая происшедшее отсебятиной. Слушая все это, трудно было понять что к чему, особенно же потому, что у всех людей было желание судить и делать выводы на основании поведения самого Мане. Мане же в тот день не сиделось на месте. После обеда он несколько раз забегал в мастерскую, садился и брался за работу, несколько раз клал себе на колени ружье (все были уверены, что он кого-то ждет, и спрашивали себя, заряжено ли ружье) и принимался разукрашивать сурьмою приклад, но потом откладывал работу, вставал и уходил. Ходили слухи, будто накануне он был в бане, а затем по старому обычаю справлял мальчишник. И все это, а также то, что он ходит весь день в праздничном костюме, давало повод к невероятнейшим и разнообразнейшим предположениям.
Интерес горожан был столь непомерным, а событие само по себе столь захватывающим и окутанным тайной, версий и контраверсий была такая уйма, что, разумеется, все это не могло оставить безучастным и господина Рато-мира, директора и главного редактора газеты «Свободное слово». Сначала он записывал все, что слышал, потом, не будучи в состоянии разобраться в этом хаосе и лабиринте невероятнейших противоречий, решил разузнать обо всем, как говорится, самолично и, как требует долг журналиста-газетчика, верного и нелицеприятного служителя святой истины и добропорядочности, оповестить своих читателей. Он даже уже придумал заголовок: «Родители, смотрите за своими детьми]» — и подзаголовок: «На женский норов нет угадчика».
Ратомир знал многое и в то же время ничего и потому прежде всего отправился в мастерскую к Мане. Так сказать, к самому источнику, на главную арену событий, чтобы все увидеть собственными глазами, услышать собственными ушами и затем описать собственным пером. Он наперед радовался, что первый обнаружит на месте происшествия богатый материал и ранее своего конкурента и врага, директора газеты «Виник», напечатает сенсационное известие. И таким образом, развеет сложившееся о нем общественное мнение как о бездельнике после того фатального случая, когда газета вышла с опозданием и лишь на двух полосах и когда в его собственной, кровной газете черным по белому стояло: «Покорнейше просим уважаемых читателей принять наши извинения за то, что «Свободное слово» выходит с опозданием и в половинном размере. Вина в том не редакции, не экспедиции и не укладчицы, а редактора, потому что он,— писалось в газете,— директор и главный наш редактор, всю ночь кутил и до сих пор спит, пьяный в стельку, не помня себя, не говоря уже о газете».
Вот почему господин Ратомир и поспешил за материалом, ну, а насчет обработки — это уже его забота, верней, это уже не забота, недаром его острое словцо ценят даже в Белграде. Что он напишет, так уж напишет! Не раз ему говорили, что он пишет не пером, а острым жалом, напоенным ядом, да и сам он частенько со вздохом замечал: «Пишу кровью собственного сердца и соком собственных нервов». И так было всегда. Даже его школьные сочинения резко отличались от сочинений товарищей пространностью, содержательностью и смелостью мыслей, оригинальными и свободолюбивыми взглядами. Уже этого было достаточно, чтоб его не терпели в гимназии. В шестом классе он застрял и тем самым потерял право на учение. Это привело к столкновению и ссоре с обществом и властями. И, здорово хлебнув из горькой чаши (которую каждому суждено пригубить), посвятил себя трудному, но благородному призванию журналиста — борца за правду и свободу. Тем самым в какой-то мере сбылись предсказания и пожелания его крестного отца, капитана Михаила, который дал ему имя Ратомир, как будущему юнаку и воину. Правда, в военную школу он не пошел и меч в руки не взял, но, как видите, все-таки стал бойцом: мечу он предпочел перо, чтоб оно кормило и хранило его,— перо, которое ни за какие деньги нельзя купить!
И сейчас, как мы уже сказали, он двинулся в надежде найти материалец для пикантного и сенсационного феЛЬеТО-^С С7
на. Ратомир решил взять интервью в трех домах: у Замфировых, Манулачей и у Мане, ограничившись лишь этими тремя источниками. Разумеется, это было не так-то просто. Не обошлось без известных трудностей, конечно, из-за нашей публики, которая, к сожалению, отстает от швейцарцев и американцев (разумеется, северных) и никак не желает взять в толк, что общественное мнение, журналистика и явная критика — самое лучшее и самое радикальное средство против всякого общественного зла и порока, Он был готов к любым случайностям и к любым неприятностям,— не впервой ему было отправиться за сведениями и фактами, а вернуться с шишками на голове и синяками на спине,— и утешал себя тем, что таков уж хлеб газетчика и что служителю правды неизменно достается больше всего.
В первую очередь Ратомир пошел к Замфировым. Но когда на него набросились все Зонины тетки по отцу и по матери — все эти Урании, Калиопы, Таски и Ташаны, словом, все бабье — и загалдели на трех языках: сербском, греческом и цыганском,— господин Ратомир не успел толком и войти, как вылетел оттуда пулей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50