..
Сын очень виноват, решила Евда, но ради праздника она сдержалась и в тот день ничего ему не сказала. Зато на следующий день она накинулась на него со всей запальчивостью оскорбленной благородной матери. Мане всячески отнекивался и оправдывался. Тогда Евда вспылила: — Совести у тебя нет, бога ты не боишься... Губишь девичье счастье!..
— Да не виноват я, мам ...— оправдывался Мане.
— Да, да, горе мое, узнаю Джорджиину кровь!.. Джорджия! Джорджия!
— Нет, мама,— урезонивал ее сын,— княнусь честью... ж вот...
— Ну-ну, ну-ну, давай... поклянись! Чего остановился! Почему не клянешься?! Поклянись, если смеешь и можешь!..
— Да нет же, мама... ну, пожалуйста: да не видать мне счастья на охоте, если я виноват.
— Виноват, виноват, Мане. Я тебя хорошо знаю... Да! Ты женишься на другой, а эта будет тебя проклинать! Вот чего дождется твоя горемычная мать!
— Не женюсь я, мама.
— Манче! — крикнула Евда.— Опомнись, сынок, подумай! Бог ни у кого в долгу не остается! Плохо придется тому, сынок, кого проклянет оклеветанная и оскорбленная девушка. До самого бога дойдет ее проклятье!..
— Да не виноват же я, мама!
— Нет, виноват, во всем виноват! А отпираешься, потому что такой же упрямец, каким был твой отец.— И она пригрозила ему, что пожалуется владыке.— Я сама пойду к нему с жалобой. Ты что думаешь? Очернил девушку и шапку набекрень?! Лучше церковь ограбить и поджечь, чем обидеть девушку...
Мане умолк и больше не оправдывался. Нелегко было ему выслушивать упреки матери, он поднялся и вышел из дому. Не в силах взяться ни за какое дело, он вскинул ружье на плечо и направился в поле проветриться.
* * *
Там он проходил до вечера. День был теплый, погожий, настоящий сентябрьский день, чуть грустный из-за тишины, присущей ранней осени, когда большая часть перелетных птиц уже оставляет наши края. Мане обошел свои виноградники, заглянул и в соседние, а когда солнце закатилось, повернул к дому, так ничего и не убив. Сильные переживания и тяжелые думы вытеснили мысли об охоте, и если бы зайцы даже из-под самых его ног выскакивали, он все равно бы их не заметил.
Уже совсем стемнело, когда он проходил мимо виноградников, расположенных у самой городской окраины. Из задумчивости его вывел женский голос:
— Братец Мане, это ты?
Мане остановился. Из кустов к нему спешила какая-то женщина; подойдя поближе, она снова его окликнула:
— Что, не признаешь?
— Кто ты? — приглядываясь, спросил Мане.
— Не бойся, не разбойник!.. Неужто не признаешь? — засмеялась молодка.— Я ведь Васка... Васка Гмитрачева — не признаешь?.. Та, что была у хаджи Замфира служанкой, еще приносила тебе от Зоны весточки.
— А, это ты, Васка?.. Здравствуй, девушка!
— Э, теперь уж я не девушка,— сказала она с довольным и гордым видом,— шесть недель, как замужем...
— Ну! За кого же ты вышла?.. Кто твой муж?
— За гончара Гмитрача... У нас здесь виноградничек, послезавтра виноград будем собирать... И муж мой тут. Отпустил меня к тебе... Я заметила, как ты из города шел, и давно тебя поджидаю... Велено мне передать тебе весточку и привет...
Мане тихо откашлялся и неторопливо пошел дальше, за ним двинулась и Васка. После свадьбы она очень похорошела. Счастливая и довольная своей новой жизнью, она хотела осчастливить весь мир и потому охотно взяла на себя роль посредницы между двумя горемыками. Увидев, как Мане пошел на охоту, она кинулась к Зоне, столковалась с ней, а потом вернулась на виноградник и стала поджидать Мане. Помолчав немного и обдумав, с чего начать, она сказала:
— Братец Мане, а почему ты не спрашиваешь, от кого тебе весточка и привет?
— Да это твое дело.
— А ты спроси!
— Ну, и от кого?
— Кланяется тебе Зона... Мане молчал.
— Слышишь? Послала меня Зона, велела обязательно тебя разыскать и сказать, что она тебя любит... Без него, сказала, жизни мне нет...
— Сколько раз эти самые слова ты мне говорила?..
— Что, не веришь, братец Мане?
— Уж не напутала ли ты чего, молодка?.. Знаешь, Манулач и Манча звучат похоже, так, может, ты забыла, кому что она передать велела...
— Ах, ты! — засмеялась молодка.— Какой там Манулач! Осел... ишак чорбаджийский!
— Раз я уже попался... Второй раз меня не так-то просто провести!
— Нет, нет! Сейчас совсем другое дело! Напугал ты ее... Вот, послала тебе цветы! Сама в саду нарвала, для тебя! Когда отдавала мне для тебя — поцеловала. Поцелуй их и ты! Наказала тебе передать — ты прочтешь по ним все... Сказала: «Как вянут эти бледные цветы, так, мол, и я блекну и вяну от черной тоски...» — И Васка протянула Мане букет белых хризантем — «зимних роз».— И еще просила простить ее, весна, мол, давно миновала, пришла осень, лишь зимние розы — цветы!.. Весенние давно отцвели — нет больше и прежней Зоны! Отцвели цветы — отцвела и Зона!..— закончила дрожащим приглушенным голосом молодая женщина, украдкой утирая слезы.
— Эх! — горестно вздохнул Мане, беря в руки букет и нюхая цветы, и добавил едко: — Хорошо еще, что у «кобеля в чикчирах» есть куда сунуть цветы...
— Ну-ну! Какой же ты! — рассердилась Васка, поняв намек.— Забудь, что было. Поглядел бы ты, братец Мане, какой она стала, на что похожа!.. И ты еще помнишь те слова!.. Дочь богача-купца, балованная, безрассудная, росла в холе и неге, разве она знала, что такое беда и горе?.. А вот сейчас погляди и послушай, что она делает, что говорит!.. И вот еще что я тебе скажу... Я еще не кончила... Мне еще многое надо тебе сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50