Коль я встретил черны очи,— В них ли не взгляну? Ай-хай-хай! Коль нашел я алы губы,— Эх, к ним ли не прильну?!
Тщетно кокетничала Айша. О других глазах, о других косах и о другом лице думал Мане...
Не взглянул он на Айшу и сейчас, ни на ее белое лицо, ни на буйные косы, которые она перебросила крест-накрест на высокую грудь, покрытую прозрачной рубахой тончайшего шелка. Он развернул Зонин шелковый платок и смотрел на него. И только когда Айша подошла к нему с бубном, он вздрогнул, очнулся и кинул в бубен горсть монет.
— Гляди-ка, и это все? — сердито, с горечью в голосе бросила Айша.
— Мало разве? — спросил Мане.— Столько денег!
— Не о деньгах речь! — прошептала Айша — она ждала того, что всегда получала вместе с бакшишем.— Что мне деньги! Их я делю со всеми, мне нужно то, что будет только моим!..
— Возьми еще! — сказал Мане.— Идет зима, вот тебе «зимние розы»! — И протянул букет хризантем.— Это тебе от меня последние, Айша, за пляски, что для меня плясала, за песни, что для меня пела... на память...
— Ах,— тихо вздохнула Айша,— я все поняла. — Вот так,— сказал Мане и махнул рукой. — Все прошло, Мане!
— Все прошло, Айша!
Айша только провела рукой по лбу и отошла, передала бубен Дудии, чтобы та собирала деньги, а сама забилась в уголок, замолчала и уставилась в окно, в темноту, в ночь...
Веселье продолжалось, хотя Айша и грустила. Пели, играли, бешено и страстно плясали. Мане все так же сидел и бросал в бубен деньги, но ни на кого — ни на Айшу, ни на Джульзефу, ни на Дудию Босанку — ни разу не взглянул и не слышал ласковых слов, что говорили Дудии и Джуль-зефе товарищи. Сидел, пил и грезил наяву, и только голос под окном: «Горячая, го-о-рячая-а-а сдоба!» — нарушил его грезы.
Все вздрогнули, поглядели в окно. Сквозь занавески в помещение, наполненное густым табачным дымом, пробивался рассвет.
Все поднялись.
Разбудили старую цыганку Аву, которая лет сорок тому назад была знаменитой певицей, а сейчас исполняла должность казначея и ангела-хранителя этой женской капеллы: носила фонарь и зонты и жила воспоминаниями.
Сначала дали уйти женщинам, а потом и сами разошлись по домам...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ
Самая обычная, как все последние главы в повестях и романах
События развертывались и быстро подходили к концу,— быстрей, чем и сама Зона могла предполагать и желать.
Состоялись просины и обручение. Мане удивил Замфира, но и Замфир не остался в долгу! Зашел разговор о приданом. Хаджи Замфир назвал пятьсот дукатов, но Мане от них отказался, заявив, что на пятьсот дукатов он подарит своей невесте только одних драгоценностей. Старый Замфир пришел в восторг и отдал им один из лучших своих домов.
Семьи спешно готовились к свадьбе. Ташана и Евда часто встречались, разговаривали, советовались, что и как сделать, чтобы все получилось как можно лучше. Решали все сами, никого не спрашивая; две тетки, Таска и Дока, были ловко и хитро отстранены из опасения, что они испортят дело, которое так гладко и ладно заканчивалось. Условились даже о том, чтобы и в день свадьбы они ненароком не встретились.
Дошел черед и до свадебных чинов. Обо всем договорились, только кто будет невестиным дружкой, не решили, поскольку право выбора принадлежало жениху.
— Ну, говори спасибо! Нашел я тебе дружку! — сказал как-то Мане провожавшей его до калитки Зоне.
— И кого же? — спросила радостно Зона.
— А ты сама догадайся!
— Какой он? Статный, высокий, с усами? Без усов — не хочу!
— Да... усы-то будут...
— А кто он? Из какого сословия? Чиновник? Офицер?..
— Нет!
— Ремесленник?
— Нет.
— Торговец?
— И не торговец...
— Ну, кто же... Скажи, кто он?
— Меняла, банкир...
— Меняла! Как может меняла быть дружкой?! Не хочу я менялу!
— Да он не еврей... наш, православный! К тому же молод, красив, богат... меняла и банкир... во всем городе другого такого не сыщешь!.. Я уж послал к нему человека...
Зона поднимает брови и недоуменно пожимает плечами, не в силах догадаться.
— Не отгадала?
— Нет...
— Вот это будет дружка! Всем дружкам дружка... Любого гвардейского поручика за пояс заткнет...
— Ну, говори, кто?
— Манулач...
— Не хочу! — сердито прервала Зона, захлопнув у него перед носом калитку.
Мане же, никого не спросясь, по собственному почину, все же так и сделал. Лично попросил Манулача быть дружкой невесты. Пусть, мол, покорится тому, что на роду написано и судьбою предназначено, как и он, Мане, стал бы дружкой Зоны, если бы ей было на роду написано и судь-
бой предназначено полюбить его — Манулача. Однако Манулач отказывался, ссылаясь на то, что времена теперь другие, кругом оскудение и большие деньги, отданные людям взаймы, никак не возвращаются и, того гляди, пропадут. Мане возразил, что если дело только в деньгах, то это пустяки. Потом посулил ему купить к свадьбе лакированные ботинки и новую золотую серьгу в ухо (Манулач был первенец) и, сверх того, пообещал всю свою жизнь скупать для него овечьи и козьи шкурки и отдавать их ему, как побратиму, без всякого барыша.
Вот тут-то и поссорились Зона и Мане, нашла коса на камень. Ссора продолжалась несколько дней. Зона и слышать не хотела о Манулаче, а Мане заладил свое: он или никто другой. Купеческий-де сын, старый род, для него это большая честь! И, кроме того, это его долг, потому что в свое время они с Манулачем побратались и поклялись: кто первый женится, другой будет у его невесты дружкой. Ничего не поделаешь!.. Но Зона уперлась: уж больно Манулач неказист, не годится он!
— А в женихи годился? — спрашивал язвительно Мане и доводил ее до слез, а потом смотрел, любовался, до чего она хороша, когда плачет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50