Но у хаджи Замфира есть еще одно сокровище,— то, чего ни купить, ни приобрести нельзя, то, что посылает человеку сам господь бог и что далеко не у всякого чорбаджи имеется. Это его младшая дочь, его любимица, красавица Зона, Зона Замфирова. Все дети Замфира были красивыми, вышедшие замуж дочери красивы и до сих пор, но Зона самая из них красивая. Глаза точно бархат, волосы что шелк, губы — коралл, зубы — жемчуг, а стан — тростинка, словом, мамино золотко. Именно о ней думал каждый, когда запевал песенку «Вечерком видал я, Зона...». Впрочем, разве только эту? Любую другую песню заведут, в которой только поминается девушка и любовь, все обязательно думают о Зоне, Зоне хаджи Замфира. И она знала это и, как всякая писаная красавица, да к тому же еще и богатая, была капризна, суетна, немилосердна, и даже, можно сказать, сидел в ней какой-то демон. Не было человека, который бы не обернулся, не посмотрел ей вслед, когда она, точно пава, плыла по городу. От полковника до унтера, от пожилого начальника полиции до безусого практиканта, от мастера до ученика — все жадно ели ее глазами и всегда находили повод, чтобы обернуться и поглядеть в ее сторону. И даже старый председатель суда, ушедший на пенсию, которого молодые чиновники между собой звали Котом — и он неизменно глядел ей вслед, а когда его укоряли и поддразнивали, он оправдывался, уверяя, что ему совсем не до проказ, просто при встрече с Зоной екает сердце: вспоминается, дескать, его Елизавета — ей сейчас было бы столько же лет. И снова обернется и поглядит на Зону, которая идет в своей зеленой атласной шубке и алых шальварах, выглядывавших на два-три пальца из-под желтой сатиновой юбки в цветочек.
Одну ее в город не отпускают, а только в сопровождении по меньшей мере, полдюжины теток. На ходу она слегка покачивается в стане, делает мелкие шажки, голову гордо вскидывает вверх и немного вперед, как водяная змея, которая плывет по воде, подняв голову.
Весь базар глядит ей вслед — и прохожие, и те, что сидят на порожках и ступеньках и шьют платья, юбки или ватники; глядят люди, качают головой, ударяют себя кулаком в грудь, вздыхают и снова принимаются за шитье.
И сколько раз Манасия, по прозванию Ухарь Мане, серебряных дел мастер, этот хват и повеса, которому не подберешь пары,— сколько раз, когда мимо проходила Зона Замфирова, в упоении хлопал кулаком по серебряной табакерке необычайно тонкой работы и сгибал ее. А потом, бросив работу, брался за табакерку и, закурив, пускал густые клубы дыма и долго-долго, погрузившись в мечты, смотрел, тараща глаза, как она идет по базару. И ему казалось, что за красивой и гордой Зоной Замфировой тянется след: длинная зеленая полоса от шубки, желтая от юбки и алая от шальвар...
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ней описывается серебряных дел мастер Манасия, известный под именем Ухарь Мане, или просто Манна, который, хоть этот роман и не озаглавлен его именем, в какой-то мере является главным героем романа
Если Зона гордилась тем, что люди оборачивались на нее, то легко себе представить, как льстило ее самолюбию внимание мастера Мане. Потому что и молодой человек был писаный красавец. Шел ему двадцать третий год. Он очень рано завел собственное дело. Уже несколько лет назад открыл мастерскую. Но его призвали на военную службу, и мастерскую пришлось закрыть. Отслужив срок, Мане вернулся и снова взялся за дело. Мастер он был отменный, только бедный, и все же разница между первой и второй мастерской, открытой позже, сразу бросалась в глаза. Первая была и меньше и скуднее, вторая — и больше и богаче. В первой не было даже двери, а лишь опускающийся ставень, и мастер Мане с ловкостью обезьяны впрыгивал в мастерскую через окно. После известного времени он проделывал это с необыкновенной легкостью и даже изловчился на лету скрещивать ноги и сразу, как выразились бы наши старые писатели, в мгновение ока, садиться по-турецки. А перед тем как впрыгнуть в свою мастерскую, он самолично подметал перед ней, задирая идущих с ведрами от источника девушек, или перекидывался остротами
с соседом напротив, и для молодых девиц это было все равно что Сцилла и Харибда для древних мореплавателей. В мастерской никто больше поместиться не мог, поэтому поначалу Мане не держал даже ученика и работал один: и торговал, и следил за тем, чтоб в базарные дни ничего не утащили. Пять дней он ремесленничал, а на шестой, в субботу, в базарный день, вел торг с окрестными крестьянами, простоватыми молодками и девицами, которые как увидят его — а был он одно загляденье,— так и забудут, зачем пришли и что им нужно...
Так вот, когда после военной службы он вторично открыл мастерскую, клиентов стало гораздо больше. Ему уже не было нужды впрыгивать в окно, и он с важным, полным достоинства видом проходил в дверь. Остановится этак на пороге, выбранит молодых, дескать, нельзя нынче на них положиться, и только потом войдет. Взял и ученика, который после славы хозяина вот уже полгода ходит лохматый, без шапки и все не может вспомнить, где он ее потерял. Теперь Мане в состоянии держать и подмастерья — лавка полна товару, и заказы он получает ежедневно. Раньше, в первой лавчонке, он изготовлял только простенькие кольца, браслеты, колокольчики, бубенчики и чинил ломаные мундштуки да помятые табакерки, а сейчас мастерит и хорошие, дорогие вещи, скажем, серьги, подносы, поясные бляхи, шпильки, цепочки для часов, серебряные мундштуки и табакерки. Есть у него и коллекция старинных греческих, римских и сербских монет, он занимается нумизматикой и выписывает даже археологический журнал «Старинар».
Хороший мастер Мане, да и парень хоть куда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50