* * *
Зона была дочерью известного богача — чорбаджи Замфира, уважаемого купца, некогда всесильного туза. 1 Ч и р — господин (искаженное греч.).
Долго еще рассказывали, каким могучим человеком был чорбаджи Замфир: такой силы, такого величия теперь и в помине нет! В турецкие времена запросто к самому паше хаживал, днем ли, ночью всегда был желанным гостем во дворце. Да и паша частенько с ним советовался. Сколько они вместе одного кофе выпили, сколько трубок и кальяна выкурили, сколько анисовой водки извели и во дворце паши, и в господском доме Замфира! Да и не с одним пашой — несколько их сменилось на его веку! Замфиру под силу и человека с виселицы снять, будь желание и охота пустить в ход свое влияние. А о менее крупных вещах и говорить нечего. Любую учиненную гяурам обиду он шутя исправлял, стоило только взяться за дело. Пойдет к паше, доложат о нем. Паша тотчас пригласит к себе. Войдет Замфир, поклонится, паша предложит сесть. Принесут кофе, трубки, они пьют, покуривают. Паша заводит разговор, начинает расспрашивать. Замфир отмалчивается, только сердито буркнет в ответ, потягивает себе кофе, пускает густые клубы дыма, смотрит в сторону, куда-то в окно. Паше становится скучно. Опять закуривают трубки, слуги приносят новый кофе, а Замфир как в рот воды набрал. Паша уже беспокоится.
— Чего молчишь, чорбаджи Замфир?
— Так... Ты спрашивай, паша, я отвечу,— говорит Замфир, словно бы услужливо, смиренно, но в то же время холодно.
— Разве я не спрашивал? А ты все молчишь. Замфир пожимает плечами, выпускает густой клуб
дыма и снова смотрит куда-то в окно.
— Какой прок, уважаемый паша, говорить? — тянет после долгой паузы чорбаджи Замфир.— Кому жаловаться? — Потом снимает феску и утирает лоб.
Приносят по третьей чашке кофе, собеседники закуривают по третьей трубке, и только тогда чорбаджи Замфир малость смягчается и рассказывает, какое горе бедняка привело его к паше. Пожалуется на несправедливость: на разнузданность аскеров или пристрастное решение суда, на унижение достоинства или притеснение веры и заявляет, что принес ключи от своего дома, оставляет ему в наследство всю челядь и усадьбу, и пусть паша либо принимает ключи, либо поможет данной ему властью. Паша оправдывается, обещает все сделать, а слово у паши твердое, это чорбаджи Замфир знает.
— Чтоб доставить тебе удовольствие, чорбаджи Замфир, и это сделаю! — говорит паша. И все.
Паша ведь тоже знает, что делает; ему известно, что Замфир сила и в Стамбуле. Он сменил или, как там говорят, «низложил» трех пашей. Для этого ему даже не потребовалось самому туда ехать. «Стоит отбить по телеграфу в Стамбул — и паша уже бывший»! — говорили горожане, бахвалясь силой и могуществом чорбаджи Замфира.
А могущество его шло от несметного богатства. Кто сочтет его хутора?! Впрочем, зачем читателю мотаться по полям и урочищам, достаточно поглядеть на его усадьбу, на дворец, а он выше и лучше, чем у самого паши! Стоит в тесной кривой улочке, неподалеку от церкви. Уже большие ворота, сплошь унизанные рядами гвоздей, с огромным кольцом, говорят о богатстве хозяина. Четырехэтажный, просторный дом издали бросается в глаза путнику, среди прочих строений он выделяется своими верандами, множеством высоких труб и окон со ставнями. В дом поднимаешься по лестнице с широкими ступеньками. Двор просторный. Перед домом небольшой палисадник, так называемый «девичий цветник» — со всевозможными цветами: розами, гвоздиками, лилиями, и кто знает еще чем! Только красавице Зоне известно, какие цветы растут в ее палисаднике, она сама за ними ухаживает. Во всякое время года что-нибудь да цветет, и всегда перед домом Замфира приятный аромат.
Во дворе растут два старых граната, черноплодная широколистная шелковица, несколько айвовых деревьев и две маслины, которые пользуются особой любовью старого чорбаджи Замфира. В мае, когда маслины цветут, он любит сидеть на разостланном коврике; покуривает, дает распоряжения, бездумно попивает кофе и только время от времени встает, поднимает нос, как борзая, берущая след, притягивает руками ветви маслины и вдыхает аромат ее желтых цветов. Запах маслины пьянит его и завораживает. Далекие воспоминания будит в нем этот восточный гаремный запах желтой цветущей маслины. И чорбаджи Замфиру вспоминается звон бубна, восточные наряды, миндалевидные большие глаза, чадры и песня, которую когда-то в сербской слободе пели тихо-тихо, чтоб не услышали турки, о молодом гяуре и о некой Зейне! Старого Замфира охватывает сладостная грусть и, сидя под цветущими маслинами которые и в то время так же благоухали, он тихо сокрушается о своей ушедшей молодости. Несколько дней, пока цветут маслины, чорбаджи Замфир неохотно покидает дом и редко выходит в город. Сидит, курит, пьет кофе, ликер, дает распоряжения, советы, бранит, но и когда сердится или кого отчитывает, расположение духа все равно у него хорошее.
Это был старый сердцеед, неоднократно фигурировавший в песнях рядом с именами многих женщин, ныне уже добронравных и примерных старых матрон. Молодежь нынче не поет этих песен, а если и поет, не знает, о ком они сложены.
И сейчас, даже в преклонном возрасте, хаджи Замфир не прочь кольнуть какую-нибудь свою прежнюю пассию.
— О-о-о, Мада! — восклицает он, повстречавшись со своей старой знакомой.— Где твоя краса?!
— Э, хаджи,— отвечает Мада,— прошло наше времечко!..
— Прошло, Мада! Улетели молодость и красота, точно ласточки осенью...
— Э-э-э, ласточки весною возвращаются, а молодость и красота — никогда...
За домом большой двор, за ним тенистый сад, выходящий к церковной ограде;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50