если Зону выкрали, то лишь в дом Манулачей, и хоть это и ложь, но в какой-то мере, говорит Манча, когда дочь туза-купца бежит в дом купца-туза, это похоже на правду. Так кое-где и толковали. Но этим вносили еще большую неразбериху в головы широкой публики, которая в конце концов разделилась на два лагеря. Одни утверждали, что Мане увез Зону, а другие — что Манулач. Плохо было и то и другое. Поэтому семейный совет решил, приняв предложение тетушки Таски, что лучше и проще всего покончить с враньем и клеветой, если вывести девушку в город, дабы люди увидели ее окруженной таким множеством ангелов-хранителей, от недремлющего ока которых не своротит со стези добродетели даже сам сатана, не говоря уже о скромной, простодушной девушке, еще только распускающемся бутоне...
Договорились отправиться всей семьей завтра до обеда в баню, где, кстати, давно уже не были, и повести с собой Зону, тем более что ей уже гораздо легче. Тут же, со скрупулезной точностью, согласовали, по каким именно улицам они пойдут туда и по каким возвратятся, чтобы таким образом раз и навсегда заткнуть рот лгунам и клеветникам...
Все разошлись довольные, одна лишь Зона оставалась печальной и долго не могла сомкнуть глаз. И, заливаясь горючими слезами, проклинала и людей и себя, ибо в глубине души чувствовала, что своим поведением и обидными словами оскорбила искреннюю и глубоко преданную ей душу человека, который вновь представился в ее мечтах прекрасным и милым сердцу,— гораздо прекрасней и милей, чем когда бы то ни было.
* * *
Как решили, так и сделали. На другой день собралась вся многочисленная родня и двинулась, с Зоной посредине, в баню. Туда шли по одним улицам, обратно — по другим. Люди давно убедились, что Зона у родителей и что никто ее не умыкал, а все то, о чем болтают, чистая сплетня. И все равно озирались, глядели им вслед, высовывались из окон, выбегали из ворот и с любопытством на них глазели и когда они шли в баню, и когда возвращались. Правда, когда они шли в баню, народ удивлялся, а когда шли обратно — только улыбался.
В торговых рядах со ступенек своих лавок мастера и торговцы вытягивали шеи и глядели вслед процессии.
— Эй, Миче,— спрашивает своим пронзительным голосом, вдевая нитку в иголку, портной Ваче Шаторче своего ближайшего соседа — жестянщика Миче Шебинче,— хочу у тебя справиться кой о чем! — и возвышает голос, чтобы его слышала Таска, которая как раз в этот момет проходит с Зоной и всеми прочими мимо лавки.— Хочу у тебя спросить, если, конечно, ты можешь ответить... Скажи, девушек водят в баню перед свадьбой или после свадьбы?
— Перед свадьбой,— отвечает Миче Шебинче,— насколько я знаю и помню... В нашем городе такой обычай...
— А ты знаешь, почему я спрашиваю? — кричит Ваче Шаторче во все горло.— Забыл я, понимаешь, про старый обычай, а сейчас вижу, появился новый обычай: некоторых водят после...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о мнении некоего Милисава Экономии о так называемой «краже и перекраже» Зоны, которого придерживалась образованная и свободомыслящая часть местного общества; а короче, о том, как расчет тетушки Таски на коллективную прогулку с треском провалился
На другой день тетушка Таска пожелала узнать, какой эффект произвела вчерашняя прогулка по людным улицам города, она обошла знакомые дома, сама заводила на эту тему разговор, каждый раз горько раскаиваясь, и наконец убедилась, что потерпела полное фиаско. Худую славу за хвост не удержишь, и что кому втемяшится в голову, то колом не вышибешь. Общественное мнение оставалось неизменным, суды-пересуды продолжались и даже обогатились и украсились новыми остротами и насмешками. Со всех сторон на Таску сыпались вопросы, на которые после такого неопровержимого доказательства, что все ложь и клевета, та никак не рассчитывала. Одна знакомая спросила: «У кого вы ее нашли? У Манулача или у Манчи?» — другая: «Когда вы ее вернули в дом?» — третья: «На винограднике поймали?» — а четвертая вообще привела ее в ярость: «Неужто с жандармами вернули? А что сказал господин начальник?» И так, кого ни возьми, все задавали вопросы один глупее другого, и Таска, поджав хвост, удрала к себе на виноградники. Разожгла кадило, окадила ладаном свой летник, опустилась на колени перед иконой и на греческом языке предала анафеме всех, а главным образом Мане, который, по ее убеждению, все это и устроил.
Однажды пущенная молва не заглохла, и никто не был в силах ее опровергнуть. К Зоне прилепилось прозвище По-бегушка, хоть ее и воротили. То, что ее вернули, еще не значило, что к ней вернулась прежняя добрая слава. Все просто считали, что вернуть ее было легче легкого. Да и как могло быть иначе — богатый Замфир прекрасно ладит с господином начальником!
Популярнее всего растолковывал это некий господин Милислав Экономия, который подписывался в газете «Здешний», а прозвище Экономия получил из-за своего, можно сказать, призвания, ибо темой его постоянных и излюбленных разговоров в кабачке, за столом была экономия. Какое-то время он учился в сельскохозяйственной школе, но своей земли, чтобы рационально ее обрабатывать, у него не было, а служить у крупных землевладельцев не хотелось, дабы не способствовать разорению мелких хозяйств и созданию латифундий, больших экономии и поместий. Отчасти по этой причине, а отчасти из убеждения, что народ должен перво-наперво завоевать политические свободы, он и занялся юриспруденцией. Адвокатствовал, писал статьи, задавал в газетах тому или иному министру вопросы, под которыми подписывался «Небойша», ездил с депутациями, представлял газету, привлекался к суду за острые передовицы и усердно радел о всевозможных нуждах народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50