В городе начались пожары. Покидавшие город наиряне с невероятным наирским рвением предавали огню свои дома и лавки, чтоб они не достались врагу. Местная власть, может быть, и выступила бы против подобного скоропалительного проявления наиролюбства, если б только она располагала временем для размышлений. Но у местной власти не было времени, и население делало то, что подсказывал ему благородный инстинкт наиролюбия. Однако самое удивительное было
еще не это. Дома и лавки сжигались, скажем, их владельцами, сжигались населением, — но кто же предавал огню учреждения? В городе шли толки, что пожары начались с учреждений. Раньше всего была сожжена контора «Свет»,— представляете себе? — его, Мазута Амо, контора, которая временно была закрыта за неимением на складах керосина и свободного времени у Мазута Амо! Контора «Свет» была сожжена за день до возвращения в город Мазута Амо, ночью (утром он уже был в городе), и Мазут Амо, по прибытии своем в город встреченный с неописуемой помпой, приказал, ценою чего бы то ни было, спасти контору из пожирающих объятий пламени, превративших здание конторы в груду истлевающего пепла, — спасти книги и счета... Но возможно ли было, читатель, исполнить это?.. Потом стало жертвой огня «Общество Мелкого Кредита», то есть помещение Товарищества, и затем — здание милиции. Рассказывают, что именно после этого и стали демонстрировать покидающие город наиряне свое скоропалительное наиролюбство, распространившееся по городу с чудовищной быстротой и наполнявшее улицы своеобразным наиролюбческим проявлением, то есть дымом и чадом. Вот в таком именно состоянии находился город, когда Мазут Амо получил с фронта упомянутое выше радостное сообщение. Мазут Амо немедленно созвал военный совет, который постановил: 1) принять исключительные меры в целях предотвращения паники, 2) положить конец пожарам, 3) предписать населению спокойно сидеть на местах, для чего чрезвычайными мерами запретить выезд из города, 4) запретить движение поездов.
По вынесении этого решения, Мазут Амо лично предписал не выпускать со станции составов и через посредство т. Вародяна отправил чрезвычайных папахоносцев на шоссе — вернуть в город бежавшее население или же, в крайнем случае, запретить дальнейшее бегство. Одновременно с этим Мазут Амо велел созвать чрезвычайное заседание Городского Совета, чтобы через него тоже повлиять на настроение населения, но, к сожалению, выяснилось, что отсутствуют все члены Городского Совета: не было ни генерала Алеша, ни лавочника Колопотяна, ни Хаджи Онника Эфенди, ни других. Был налицо лишь один представитель окраины, однажды уже показавший всю свою политическую зрелость внесением предложения о разгроме закрытых лавок, — предложения, из которого, надеюсь, вы помните, что вышло, то есть не вышло ничего. Что бы мог сделать с этим единственный членом Городского Совета Мазут Амо? Мазуту Амо оставалось лишь махнуть рукой и отправиться домой — отдохнуть. И Мазут Амо махнул рукой и решил отправиться домой — отдохнуть. Уже вечерело, и он устал. Ныло у него в мозгу от усталости, и от усталости томилась у него в мозгу... Наири. Нужно было заснуть, отдохнуть,— и, уже сев в экипаж, хотел было Мазут Амо сказать вознице: «Поезжай домой», как вдруг вспомнил он, что давно не было в городе «домашних»: перед поездкой в оккупированные районы Мазут Амо услал из города Ангину Барсеговну и Черноокую Примадонну, дабы освободить от лишнего груза свои плечи, обремененные наирскими заботами...
— Поезжай в крепость! — приказал вознице Мазут Амо и, прислонившись к спинке экипажа, обхватил голову и заснул.
На следующее утро... Ах, если б никогда не настало то утро! — ибо только рассвело это злополучное утро, как оставшееся в городе население, уже значительно успокоившееся и, казалось, ободрившееся благодаря приказу чрезвычайного совета и радостным известиям, полученным с фронта, услышало ружейную пальбу и пушечные раскаты, еще довольно отдаленные, но постепенно приближающиеся. Ни одна сила, ни одно небесное чудо более не было в состоянии удержать «на своих местах» оставшееся в городе население. Всполошилось от ужаса оставшееся в городе население, подобно стаду, насчитывающему десятки и сотни тысяч голов: часть устремилась на станцию, часть потекла по шоссе. Городские дома запылали один за другим, и из объятых пожаром домов, из пламени и дыма таскали что-то отступавшие с фронта наирские бойцы. С уверенностью можно сказать, что с этого момента город уже можно было считать павшим, хотя он таковым еще не считался, так как противник еще не отрезал путь к бегству и все еще возможно было бежать. Начиная с той минуты, в городе
не было больше никакой власти. Вся власть сосредоточилась в крепости, чтоб% оттуда непосредственно руководить военными действиями. Жители центральных частей почти все покинули город, -начинали уже растекаться жители окраин, так что в городе осталась лишь ничтожная часть коренного населения. Но, несмотря на это, город все еще был полон мноштнйояч1?ыми разнокалиберными людскими толпами, в большинстве состоящими из крестьян окружных деревень: их пестрым вереницам не было конца. Телефон Сето, также застрявший в городе по непостижимой беспечности своей, при помощи брата, Кривого Арута, и его вечного закадыки — гробовщика Енока, сжег свою знаменитую кофейню-столовую и, собравши всю свою «челядь», пустился к станции. Надо заметить, что, покуда он сжег кофейню, побежал домой и собрал «челядь», прошло много времени. Его соседи почти все уже покинули свои дома, так что, если не считать некоторых жителей окраин, так и не тронувшихся с места, вереница Телефона Сето среди верениц, покидавших окраинную часть города, была последняя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55