И после этого не решаю, о каких еще там «типах», «героях», чертях, дьяволах может быть речь!.. Ему и только ему, то есть не Мазуту Амо, а его гениальнейшему мозгу, был обязан наирский город своим земным существованием и без него, то есть не без Мазута Амо, а без его мозга, не мог бы просуществовать хоть секунду не только этот наирский город, но и вся страна Наири. Не веришь, читатель? Осмотрись кругом: где описанный нами город, куда делись его обитатели? Куда делись гробовщик Енок и Телефон Сето?.. Где ж, где же, наконец, мост Вардана и церковь Апостолов?.. Нет их, они превратились в дым, исчезли в тумане, улетучились. Почему? Потому что улетучился, исчез во тьме мозг Мазута Амо. Нет его больше, он превратился в туман и в воспоминание...
И впрямь гениальными возможностями обладал этот мозг. Достаточно, думаю, сказанного мною выше, чтоб составить надлежащее понятие о свойствах этого гениальнейшего мозга. Но я еще не отметил самого существенного и самого удивительного. Мы сказали, что на этом удивительном мозгу держалась страна Наири, как в древности мир на рогах мифического быка. Но на чем держался сам этот мозг? — вот главнейшее. Чем питался этот мозг, чем жил он сам? — вот вопрос. На этот вопрос мы вынуждены дать в высшей степени неожиданный, невероятный ответ. Он, этот невероятный мозг Мазута Амо, держался самим собой... Он был, существовал, работал неустанно и беспрерывно, как сама природа, или же, лучше сказать, как настоящее. Отвергая в корне теорию Гельмгольца, своим живым примером он доказывал, что подобная самодвижущаяся машина не только возможна принципиально, но даже есть, существует и может работать, питая сама себя целые века, умереть и вновь вернуться к жизни из собственного пепла, подобно египетской птице Феникс. Вот таким в толпе был мозг Мазут Амо: самодвижущейся машиной, что, питая сама себя, выделяла в
несметном количестве — как бы это сказать... ну, национальную энергию, благодаря коей — и только благодаря ей — все еще держалась, не сравнивалась с землей, подобно Ассирии и Вавилону, древняя страна — тысячелетняя Наири. Думается нам, что этот самодвижущийся, подобно, мозг и имел в виду наш дорогой, во цвете лет умерший поэт, когда писал:
Египетские пирамиды сотрутся в прах.
Ты же, страна моя, словно солнце, будешь сиять, возгораясь..,
Таково наше мнение, читатель, и, нам кажется, мы имеем основание так думать, ибо дословно тоже самое думал столь много нас тут занимавший Мазут Амо, которого мы оставили в конце второй части нашего романа стоящим на вокзале, устремив взор в наирскую даль, куда исчез поезд, нагруженный «наирскими силами». Теми же горькими, благородными, мрачными и умилительными чувствами было объято сердце Амо Амбарцумовича, когда он, мрачный и озабоченный, тронутый величием момента, возвращался в город не в сопровождении г. Вародяна, как следовало бы ожидать, а один, погруженный в собственный, то есть принадлежавший местной конторе «Свет», экипаж.
Один, преисполненный забот и печали, Мазут Амо возвращался с вокзала в город, и за все время пути от вокзала до квартиры глаза его выражали такое же чувство печали и умиления, каким светились они, эти глаза Мазута Амо, как помнит читатель из конца второй части моего романа, на вокзале. В глубине этих глаз все еще виднелись поезд, и его дали, и та сторона рубежа. Глаза Амо Амбарцумовича не замечали Лорис-Меликовской и низеньких лавочек этой торгашеской улицы. В ней, в глубине глаз Амо Амбарцумовича, была лишь она, желанная и взлелеянная — страна Наири. Ехал он по ухабам и рытвинам в экипаже конторы «Свет», погруженный в приятные думы. Раскачивалась, подобно заду Амо Амбарцумовича от тряски экипажа, в мозгу Амо Амбарцумовича страна Наири. Подобно заду Амо Амбарцумовича, искала точку опоры в его мозгу страна Наири. Искала, но не находила; раскачивалась, подобно земному шару на рогах мифического быка, беспокойно вибрировала она и искала выхода; возникая из мозга Амо Амбарцумовича, страна Наири стремилась проложить себе путь в земные дали, по ту сторону рубежа... Из тумана веков, из галлюцинации выступали в мозгу Мазута Лмо и города: Ван, Битлис, Муш, Эрзерум, Сивас, Диарбекир — шесть вилайетов. То была древняя, тысячелетняя Наири. Однако в этот заветный творческий час одно лишь обстоятельство пребывало неопределенным, лучше сказать, оставалось без внимания. Как будто было вне ноля зрения мозга Амо Амбарцумовича, как будто по недоразумению не учитывалось одно в высшей степени существенное обстоятельство,— если только можно счесть за «обстоятельство» город, нами описанный, в котором жил сам Мазут Амо. Это походило на известную басню Муллы-Наср-Эддина,— если только допустимо такое сравнение: подобно Мулле-Наср-Эддину, Амо Амбарцумович забывал сосчитать себя самого или длинноухого дядю, на котором он сидел, то есть наирский город...2 Понимаете вы, в этот критический час жизни и смерти всеобъемлющий мозг Амо Амбарцумовича как будто предал забвению самое существенное, что, как говорится, находилось под его, Амо Амбарцумовича, носом. Быть может, он и не забыл, но... факт оставался фактом, и этот факт заключался в том, что в мозгу Амо Амбарцумовича, где возникала и вырастала из пыли годов и стремилась к земному существованию, к мировым далям страна Наири — в этот критический час там отсутствовал не только город, где в первую очередь жил он сам, Мазут Амо, но и все то, что было по ту сторону рубежа. Все, что было «по ту сторону рубежа» какою-то злополучной рукой вытравливалось из всеобъемлющего мозга Амо Амбарцумовича. И ничего — Амо Амбарцумовичу это было нипочем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55