Мы затрудняемся объяснить мотивы этого странного поступка цирюльника Басила, — впрочем, о них знал лучше, чем кто бы то ни было, Хаджи Манукоф Эфенди, который также был «снабжающим», но не мелким, как цирюльник Васил, а крупным, весьма и весьма крупным. Да, поредело население города, однако это нужно понимать не в количественном, а в качественном смысле. Так,
хотя и выбыли из города семьи наиболее почетных горожан, но взамен их из окружных деревень нахлынули тысячи новых семейств, заполнивших улицы телегами, волами, коровами, детьми и прочими домашними животными; кроме лишь мужчин, давно переброшенных на фронт чрезвычайными папахоносцами т. Вародяна. Вместе с качественным изменением города изменилась и его внешность. Обстоятельство это причиняло т. Вародяну огромное беспокойство, и, невзирая на ряд его более чем строжайших приказов, так и не удалось водворить на прежние места стекавшихся из различных частей области «трусливых баранов»; они не соглашались вернуться, несмотря даже на то, что чрезвычайные папахоносцы не раз пытались заменить сладкозвучный наирский язык приказов т. Вародяна языком кнута. Но ничто не помогало. Они оставались в этом замечательном наирском городе, валяясь, словно бессловесные животные, на далеко не столь замечательных улицах и наполняли эти не столь замечательные улицы своим чудовищным зловонием. Там же на не столь замечательных улицах этого замечательного наирского города они ели, спали и совершали все свои естественные отправления. Но особенно нервировало т. Вародяна то обстоятельство, что валявшиеся на улицах, на дворах, в садах человеческие зловонные скопища стали настоящим гнездом для дезертиров: бойцы удирали с фронта и прятались среди них, меж их телегами, под их одеялами и даже под юбками своих жен и матерей. И чрезвычайные папахоносцы т. Вародяна, кое-как побеждая свою стыдливость, очень часто вынуждены бывали искать дезертиров... под юбками стекавшихся из области женщин. Но и с этим можно было примириться и это можно было как-нибудь преодолеть—главнейшим же несчастьем для города было то, что в один прекрасный день т. Вародян и Сергей Каспарыч заметили, что в городе закрылись почти все лавки. Тов. Вародян и Сергей Каспарыч, замещавший Мазута Амо после его отъезда в Местном Комитете и Городском Совете, в спешном порядке выпустили приказ об открытии лавок. Но, увы, лавки не открылись, а население требовало продовольствия— чая, мыла, керосина, спичек, черта, дьявола!
Видя, что положение стало катастрофическим, кто-то
из жителей окраин поднял в Городском Совете вопрос О принудительном изъятии товаров из некоторых лавок с тем, чтоб сам Городской Совет начал продавать товары. Как и следовало ожидать, предложение было принято единогласно. Но беда заключалась в том, что когда взломали лавки, то оказалось... собственно говоря, ничего не оказалось в них: лавки были пусты, как левый глаз Кривого Арута... Вопрос — куда девался товар из этих лавок? Ответ: неизвестно — больше ничего! И к тому же — не только не оказалось товаров, но не оказалось и их хозяев: чудом улетучились они из этого наирского города, несмотря на чрезвычайных папахоносцев, стоявших на вокзале! Может быть, они отправились на фронт,— спросит читатель. Но, по имеющимся у нас достоверным сведениям, их там не было. Однако же и с этим можно было бы как-нибудь мириться, не будь главнейшего зла — дезертирства, расстраивавшего город и фронт, о чем вскользь упоминали мы не раз. Каждое утро из домов и людских толп, валявшихся на улицах, из-под телег и даже из-под юбок женщин вытаскивались тысячи мужчин и отправлялись на фронт сотни отрядов из дезертиров, но с наступлением темноты они вновь толпами возвращались в город, чтоб на следующее утро усилиями папахоносцев т. Вародяна опять быть погнанными на фронт. И так изо дня в день... То было зло, неслыханное зло, наирский позор. К каким только мерам ни прибегали для предотвращения этого неслыханного зла председатель Высшего Воинского Присутствия врач, Сергей Каспарыч, и комендант крепости т. Вародян! По их приказу эти подлые наиропредатели подвергались побоям, публичному посрамлению и тысячам другим внушений, но тщетно — ничего не помогало, положение оставалось тем же: все бежали с фронта, как испуганные бараны. Ясно, что так не могло больше продолжаться, надлежало прибегнуть к чрезвычайным мерам, однако, перед тем как прибегнуть к чрезвычайным мерам, надлежало найти корень зла. И корень зла был найден. Нашел этот корень зла, — собственно, не только нашел, а указал перстом на него — все он же — сам гениальнейший Мазут Амо, пославший с фронта письмо соответствующего содержания. Да, опять-таки он, гениальнейший Мазут Амо мог указать перстом на подлинный корень зла. Мы говорим — мог указать перстом, ибо, в конце концов, не так уж трудно было найти корень, когда он, этот корень, не был зарыт в земле, как всякий корень, а торчал, как наирский нос, наружу, и с давних пор все видели этот злополучный нос, то есть корень. Но одно дело видеть, другое — указать виденное перстом. Злополучный корень видели все, но, повторяем, лишь Мазут Амо своевременно указал перстом на корень и предложил вырвать его с основанием и выбросить, как заражающий гнойник. Ведь, в сущности, такова судьба всякой гениальной находки, всякого изобретения — возьмите хотя бы великого английского физика Ньютона: кому, кому только не приходилось видеть падение яблока! Однако мы отвлеклись.
«Корень дезертирства нужно искать среди тех подлых наиропредателей, вожаком которых в нашем городе был убитый неизвестными злоумышленниками (скорее, благодетелями,— в скобках добавил Мазут Амо) Каро Дараян,— так писал Мазут Амо в письме-инструкции, посланной им с фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55