Письмо, как мы сказали, начиналось дерзкими нападками, и, по мере изложения, оно то переходило в горький ропот, то вновь сыпало нападки и обвинения. Кончалось письмо выражением надежды, что всемогущий господь восстановит правду в день страшного суда, в который автор письма верит так же, как верит в близкое торжество его императорского величества. Но существенное и любопытное в письме заключалось не в этом, а в том — каким языком говорилось там об Амо Амбарцумовиче, и в особенности о Сергее Каспарыче. Вот тут-то и скрывались самые соки этого письма, доставлявшие ориорд Сато неиссякаемое удовольствие, зажигавшие ее взор и смазывавшие, как говорили в городе, ее собачьи уста.
«Не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович,— говорилось в этом мифическом письме,— лизали мои блюда и подавали мне шубу даже тогда, когда приходили ко мне? Не ваша ли бесподобная дочка, Черноокая Примадонна,
успокаивала мои нервы, утомленные от тяжелых трудов и старости?.. А скажите, пожалуйста,— говорилось далее в этом мифическом письме,— кто поставлял начальнику охранного отделения, Ангелееву, наирских красавиц, если не сегодняшний Областной Комиссар и вчерашний городской врач, Сергей Каспарыч?.. Кто послал за подписью Местного Комитета и его, Местного Комитета, печатью устрашающее письмо два года назад в нашем городе имевшему огромную практику врачу Карчевскому, чтобы тот немедленно покинул город и удалился на лоно сатаны? Чья была эта работа, если не его — вашего (то есть Мазута Амо.— Е. Ч.) бесподобного друга, ныне Областного Комиссара, бывшего городского врача, Сергея Каспарыча?.. Не он ли,— говорилось далее в этом удивительном письме,— этот член вашего Местного Комитета, ныне Областной Комиссар, врач, Сергей Каспарыч, так ловко приспособил доски клозета своей квартиры, что среди бела дня потопил в отхожем месте свою законную умалишенную жену, чтоб избавиться от нее, как от лишней обузы?.. Не вы ли,— обращаясь к нему, Амо Амбарцумовичу, говорил далее уездный начальник,— не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович, через моего подчиненного Шмерлинга из складов вашего «Света» целыми обозами переправляли нефть нашему и, в особенности, вашему вековому врагу — туркам и ценою крови, пролитой нашими и вашими братьями, набивали свои карманы золотом?.. Да, уважаемый Амо Амбарцумович, это было делом ваших рук — и напрасно вы ныне, заключив меня, старика, в тюрьму, предали забвению хлеб и соль, коими вы пользовались годами за моим обильным столом!..»
Вот до чего чудовищны были обвинения в этом мифическом письме, возводимые на Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча, и мы не сомневаемся, что это мифическое письмо есть результат испорченности мозга ориорд Сато. Да я уже более не сомневаюсь, что это мифическое письмо не могло бы исходить ни из какого другого источника, кроме испорченного мозга ориорд Сато, который, будучи испорченным с самого начала, целыми годами подвергался влиянию более чем испорченного,— особачившегося мозга г. Марукэ.
Одним словом, читатель, то были темные и таинственные истории, оставшиеся для меня, автора, темными и таинственными до самого конца. Даже теперь, когда со времени описанных мною событий прошло столь много лет, когда утекло столь много воды, и из лиц и фигур, мною выведенных, очень многие перешли на лоно небытия — даже теперь, читатель, когда я мысленно оглядываюсь назад и стараюсь вспомнить и понять события и историю тех былых дней,— они представляются мне в виде мутного, темного, бурно мчащегося потока, сметающего с пути своего все препятствия и заторы.
Помню — однажды, когда я еще был ребенком, вздулась река описанного мною города. Стояла ночь, когда я с братом, выбежав из дому, отправился смотреть на поднявшуюся реку. Было темно. Казалось, мазутом помазали небо, и это мазут, стекавший с неба, залил город, улицы, дома и людей. Жили мы неподалеку от моста Вардана, под крепостью и, спускаясь к реке, мы думали, что доберемся до приречной улицы и оттуда будем смотреть на бушующую стихию. Но мы жестоко ошиблись. От нашего дома спускалась к этой улице извилистая тропа. Не успели мы свернуть на последний поворот этой каменистой тропы, откуда был спуск на приречную улицу, как мазутная гладь распалась на две части, едва отличавшиеся друг от друга,— выше темнее, ниже светлее. Нижняя, сравнительно светлая, была поднявшаяся река, которая залила приречную улицу и, тяжело и грозно распластавшись, фыркала, словно легендарный дракон. От вздувшейся реки несло давящей, заманивающей к себе сыростью, и я жался к брату, опасаясь, как бы не увлек, не задушил, не сожрал меня этот легендарный дракон. Напротив выступала, словно видение, черная каменная громада. То был мост Вардана, выделявшийся чернотою своей в подобном мазуту тумане. Меж людей, стоявших неподалеку от нас, шел спор о том, выдержит ли мост Вардана страшный напор клокотавшей реки: одни утверждали, что выдержит, другие — сомневались. В это время из недр потока раздался страшный, непередаваемый, душераздирающий крик, и в ту же самую минуту над потоком стремительно пронесся маленький, еле заметный огонек, похожий на мигающий глаз труса. Я сильно прижался к брату, обнял его ногу. Стоявшие
рядом со мною люди подняли вой, пришли в замешательство и, неведомо почему, стали ругать друг друга. И опять из недр тяжело распластавшегося мазута раздался в последний раз душераздирающий крик, пронесся стремительно, словно в страхе мигающий глаз труса, огонь в сторону черного призрака моста Вардана — и исчез бесследно.
Выяснилось, что то была лодка, сорванная потоком на одной из прибрежных улиц города и унесенная течением к мосту Вардана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55