Прижавшись к брату, я, весь дрожа, вернулся домой и лег рядом с матерью. Всю ночь напролет в моем детском мозгу тяжело мчала вздыбившаяся река и колыхался призрак моста Вардана. И, ударяясь об этот черный призрак, душераздирающие крики издавал пугливый огонек, похожий на в страхе мигающие глаза труса. Утром, проснувшись, я стремглав побежал к реке, но, к удивлению и радости моей, увидел, что с приречной улицы уже удалился легендарный дракон: река вступила в свои берега и протекала плавно, а царственно воссевший в середине реки мост Вардана сушил свои мокрые бока под светлыми лучами восходящего солнца... С детской наивностью я устремил взор на темную воду, омывающую бока моста Вардана, полагая, что там найду какой-нибудь след быстро пронесшейся ночью лодки и даже — о, детская наивность! — испуганно мигавшего, словно пугливый глаз труса, огонька... Но от всего этого не осталось и не могло остаться ни единого следа. Лишь мост Вардана один подставил царственную грудь темно- клокочущим водам... С этого незначительного по существу события, случившегося во дни моего детства, прошло двадцать пять длинных лет, но я вдруг вспомнил о нем в связи с вышеизложенными событиями. Ведь не случайно же человек по поводу того или иного события вспоминает другое? Конечно, не случайно, читатель,— глубокий, глубочайший смысл заложен, выражаясь научным термином, в подобной ассоциации идей. В данном же случае этот глубочайший смысл для меня яснее, чем свет солнца. И в самом деле, неужели не походила на выступившую из своих берегов реку жизнь этого наирского города в те дни,— жизнь, над которой с давних пор висел похожий на мазут туман, обволакивавший, как известно тебе, читатель, наирский город и его обитателей? Взмылась жизнь, вышла она в те дни из своих обычных берегов, и напрасны были попытки Каро Дараяна, подобно пугливому огню сорвавшейся лодки, внести луч света в похожий на мазут туман. Каро Дараян должен был знать, он должен был понять, что его лодка ударится о каменную громаду царственно воссевшего моста Вардана, с давних пор привыкшего подставлять свою каменную грудь всяким течениям и потокам! Я выехал из наирского города после описанных мною событий и вернулся туда лишь год спустя — и что же? Впечатление было такое же, какое я получил во дни моего детства, когда пошел смотреть реку на следующее утро после наводнения. Как и тогда, я нашел реку обычной наирской жизни почти вступившей в свои берега — и с тем же благоговением и трепетным удивлением я увидел Мазута Амо, подобно мосту Вардана после бури, воссевшего в средине уже значительно успокоившегося, почти вошедшего в свои берега течения жизни, и тщетно пытались редкие пенистые волны уже успокоившейся реки бить о каменные стены его общественного положения... К счастью, в то время я был уже не ребенок, чтобы в пене этих жалких волн искать следы какого-то кораблекрушения. Одна лишь ориорд Сато продолжала распространять по городу свои неиссякаемые провокации, но уже никто не обращал внимания на россказни этой «стриженой девки». Мазут Амо был и продолжал стоять, как мост Вардана, грозный и величественный. Стоял он в центре этого города и в центре подлинной, почти воплотившейся Наири — так называемых «оккупированных районов» — как уполномоченный представитель Товарищества, председатель Местного Комитета и Городского Совета, член Высшего Военного Совета и пр., и пр., и пр. — ив его, Мазута Амо, мозгу было все то же наирское и вечное,— уже начинающая воплощаться страна Наири...
Много воды утекло в течение года, пока я отсутствовал, но примечательней всего, что утекли из Наири и этого города также русские полки, предоставив Наири и город Мазуту Амо и наирянам. Казалось, осуществилось то, о чем мечтали. Казалось, воплотилась Наири, выкарабкавшаяся из мозга Мазута Амо. Товарищество мобилизовало и отправило в оккупированные районы бесчисленное множество наирских вояк; вышедший из мглы, из тумана веков, воспрянул, наконец, кряжистый дух наирский, заняв села и города и утвердившись в крепости. После нескончаемого ряда лет, целые века спустя, в она родившейся вновь церкви Апостолов отец Иусик Пройдоха совершал богоугодную обедню на древненаирском языке, а т. Вародян был уже комендантом крепости, на самой высокой башне которой развевался трехцветный флаг. Инспектор реального училища, Арам Антоныч, за ведал школами города и области, уже всецело ставшими наирскими. А генерал Алеш, Хаджи Онник Манукоф Эфенди, сапожник Симон — Клубная Обезьяна, лавочник Колопотян и много-много других почтенных наирян сделались членами Городского Совета. Один лишь гробовщик Енок остался на своем месте: вместе с Кривым Арутом он все еще по-прежнему торговал на вокзальном майдане чаем и колбасой и как будто не пенял на судьбу. Но мы забыли об Осепе Нариманове; мировой судья Осеп Нариманов совсем забросил свою мировую деятельность и вместе с врачом, Сергеем Каспарычем, сделался членом Высшего Воинского Присутствия; собственно, членом был лишь один он, Осеп Нариманов, а врач, Сергей Каспарыч, состоял председателем этого Высшего Присутствия; он пользовался огромным влиянием в городе и области, и шли толки, будто своим влиянием он даже затмит славу Мазута Амо,— но мы, конечно, не придаем значения подобным пустым россказням.
Таким образом, как видите, все переменилось и приняло совершенно наирскую окраску. Выступившая из тумана веков древняя, долгожданная, вечная Наири приняла свой реальный облик. И все шло гладко, даже, можно сказать, водворился бы полный мир и покой в этом наирском городе и области, не будь целого ряда низких, нечестивых наиропродавцев, нарушавших покой только что народившейся Наирореспублики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55