Подобные приемы простительны работникам пера, в распоряжении коих нет ни красок, ни угля, а имеются лишь одни слова, десятки которых, конечно, не передадут того, что даст один удар кисти или же простой штрих углем. Счастливы, тысячу раз счастливы ваятели, художники и даже обыкновенные фотографы, ибо, дорогой читатель, сплошь да рядом встречаются лица, открытые, как книга: смотри и читай как книгу,—да, именно, бери и прочти. К этой категории лиц относилось и лицо т. Странника, его нужно было лишь видеть Фигуре. Странника подобало иметь европейскую соломенную шляпу; нежную белую панаму с широкими полями,— лицо же его было закрыто надвинутой на глаза чудовищных размеров папахой, а на боку т. Странника висело солидное оружие, ставшее впоследствии символом целой «государственной организации» Это оружие ему совершенно не шло, однако, как впоследствии доказал т. Странник, он был достоин того, чтобы носить такое оружие.
Будучи представленным в свою очередь г. Марукэ, познакомился с Ншаном Маранкозяном и его группой и Каро Дараян. Затем они разошлись.
— Кто это такие? — спросил Каро Дараян, когда они входили в комнату г. Марукэ.
— Национал-демократы,— ответил г. Марукэ с уверенностью осведомленного лица...
В комнате поджидала их известная нам из первой части моего романа учительница второй приходской школы ориорд Сато,— та самая «неудостоившаяся венца» ориорд Сато, которая по причинам, уже нам известным, не имела возможности окончить гимназию; как мы уже знаем, в этом печальном обстоятельстве были повинны они — Осеп Нариманов и генерал Алеш. Но давнишняя история эта была предана забвению. Ныне же «неудостоившаяся венца» ориорд Сато фактически (но неофициально) удостоилась «венца»: поговаривали, что она была неравнодушна к г. Марукэ; Марукэ же, в особенности после ухода из школы, не избегал нежного внимания ориорд Сато.
Много, много страдала в ту ночь до утра, до возвращения г. Марукэ, ориорд Сато, лежа на кровати г. Марукэ. Однако странно то, что по возвращении г. Марукэ в разговоре ориорд Сато с ним тщетно было бы искать нежных, любовных ноток; она даже не бросилась, не обняла шею любимого рыцаря, не поцеловала его. А лишь... захохотала, когда вошли г. Марукэ и Каро Дараян, поздравила их со «свадьбой» и затем быстро-быстро стала рассказывать про... Товарищество.
Ориорд Сато рассказывала, что Товарищество давно уже приступило к работе. Тов. Вародян каждодневно с десяти часов утра в свечной лавочке производил запись добровольцев. Рассказывал т. Вародян шепотом посетителям свечной лавки интересные новости об обещаниях, данных высочайшими инстанциями. И уже приступил Мазут Амо к организации (по известным соображениям!) «Общества Мелкого Кредита». Мазут Амо всецело был охвачен лихорадочной деятельностью: он лично был в центре и получил от губернатора разрешение на организацию «Общества Мелкого Кредита», чем, как говорил на собрании учредителей председатель собрания Мазут Амо, хотели прийти на помощь крестьянству округа,— именно крестьянству. В этом деле огромную услугу оказал ему, Мазуту Амо, уездный начальник. Он на прошении, адресованном Мазутом Амо губернатору, наложил краткую резолюцию: «Не встречаю препятствий».
Но существеннее всего то, что в своем неведомом месте уже пришел в движение Центропаук: из неизвестного своего угла растянул он сети по белому свету, захватив Ван, Битлис, Букреш, Нью-Йорк, и получил «согласие». И прибывали все, собирались уже в пограничных районах влиятельные имена и вели за собою отряды папахоносцев... Вернулся даже, говорила ориорд Сато, этот шутник, т. Маранкозян, и привез с собою папахоносцев; он собирается на днях отправиться на фронт под начальством т. Странника,
— А как же нам быть? — спросила взволнованно ориорд Сато, эта «неудостоившаяся венца».— Почему не растолковываем народу?..
Марукэ и Каро Дараян посмотрели друг на друга; в их взглядах было что-то печальное, мрачно-загадочное. В глазах Каро Дараяна можно было, кроме того, читать улыбку, смешанную с иронией. Но ориорд Сато увлекалась, молодая кровь возмущалась в ней.
— О каком народе речь? — ответил Каро Дараян вопросом на вопрос не столько ориорд Сато, сколько самому себе, и внутренним оком своим посмотрел, измерил от края до края «страну Наири».
Видел Каро Дараян, часто встречал наирских рабочих еще в Баку; не раз приходилось ему слышать, как их прозывали «штрейкбрехерами». И это еще в Баку, в промышленном центре. Помнил он, Каро Дараян, их, приходивших из темных наирских хижин, чтоб, спустя два, три, четыре года, нести с Бакинских промыслов в те же хижины в лучшем случае замасленный сундучок, десять рублей денег и свои разрушенные легкие; и знал он, что для работы «почва неблагоприятна»: мало, слишком мало качеств могли бы обнаружить для изменения сложившегося у него взгляда наирский лапотник и провинциальный торгаш.
— Через два дня я выезжаю на фронт! — объявил Каро Дараян. С этим намерением он и приехал в родной город: как подлежащий мобилизации, он призывался по месту рождения.
Два дня спустя Каро Дараян отбыл на фронт.
Прошло два, три, четыре дня — прошла целая неделя, и в городе не случилось ничего нового, кроме разве того, что в воскресенье перед обедней отец Иусик Пройдоха выступил с амвона церкви св. богородицы с воодушевленным словом,— вернее, вдохновенным патриотическим призывом. Напомнил своей пастве о. Иусик о тех полных значения и тайн «ходах», которые, как мы знаем, имелись в крепости, в церкви Апостолов и в мосту Вардана.
— Цари наирские сочетали гениальность с хитростью,— сказал о.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55