Например: «Погляди-ка на того барана, пуд целый жиру висит у него сзади»,— говорит Хаджи Онник Эфенди Манукоф содержателю кофейни Телефону Сето. «Я утречком покушал яглу»,— замечает ни к селу ни к городу Сето, обуреваемый, видимо, совершенно иными настроениями. Хаджи Онник Эфенди, вполне удовлетворенный этим ответом, хранит таинственное молчание и продолжает смотреть на тяжелые курдки ни проходящих белых овец. Телефон Сето, вообще любящий беседовать, хочет завязать разговор о городских новостях, но Хаджи Онник Эфенди, завидев издали своего сынка, по обыкновению утром несущего из дому сыр с хлебом (сахар водится в лавке), заходит в лавку чае-
"ми Сото, оставшись один, тоже хочет войти в свою пню для чаепития, но в этот момент выходит из своей и сапожник Симон и, протягивая ему руку, говорит и сппю: «Доброе утро, г. Седрак. Как изволили почини и эту ночь?» Во всем городе один лишь сапожник тает Телефона Сето «господином Седраком», ввиду чего Сето, сильно польщенный, отвечает с улыбкой: «Него, не могу пожаловаться. Утречком по обыкновению поел». «На здоровье!» — отрывисто замечает на что сапожник и, повернувшись, входит обратно к себе и лавку, оставив Сето в приятном настроении. «О чем опять болтала эта Клубная Обезьяна?» — спрашивает цирюльник Васил с масленой улыбкой на лице, медленно подходя к Сето. «Работа что-то не наклевывается, черт возьми»,— роняет Сето, позевывая, и оба тоскливым взором начинают смотреть на проходящих посреди улицы животных и крестьян. «Не понимаю я, за что ты не уважаешь сапожника Симона? — замечает Сето.— Будь у меня его ноги — во, какая пухленькая бабенка сидела бы сейчас у меня дома!.. Пляшет, как дьявол, сукин сын».— «А зачем не как обезьяна?» — бывает обычный резкий ответ цирюльника. Сего обижается про себя, но, опасаясь «лого языка цирюльника, ни единым словом или намеком не выражает своего неудовольствия. «Да понимает ли что-нибудь этот грязный ушахбаз?»— ругается он про себя, задетый за живое, и прячется в лавку с трусливой улыбкой на лице. И эта история повторяется почти каждый день, каждое утро. «Нехороший, злой язык у этого ушахбаз-цирюльника»,— думает он, усевшись в углу своей лавочки.
Солнце постепенно восходит, и вот уже другие горожане, не лавочники, выходят из домов и несутся по тротуарам: одни за провизией, другие по делам. Должностные лица спешат в свои учреждения. Г-н Марукэ — к себе и училище. Работа в лавках постепенно закипает, и, быть может, один лишь гробовщик и содержатель столовой « Европа», Егор Арзуманов, сидят без дела перед своими заведениями и зевают от скуки. Но и они под конец постепенно принимаются за работу: гробовщик, изведенный бездельем, начинает наклеивать на гробы ангелочков из серебряной бумаги, а ресторатор Егор, вооружившись довольно чистой тряпкой, принимается смахивать пыль со столов своего заведения. Работая этак, ресторатор Егор насвистывает русскую песню «Во саду ли» и думает о том, что не мешало бы ему переехать в большой город — Ростов или Катиндар — и там открыть настоящую столовую. И вдруг ни с того ни с сего ему вспоминается, как Телефон Сето однажды на масленой, побившись об заклад на десять рублей, умудрился слопать целый фунт мыла для стирки. «Тьфу, проклятый!..» — вырывается с отвращением у Егора Арзуманова и, отбросив в сторону тряпку, он выходит на улицу.
В это же самое время заходит в парикмахерскую цирюльника Васила побриться г. Марукэ. Каждый день перед тем как пойти в школу г. Марукэ обязательно бреется. Вот почему так исключительно внимателен к нему цирюльник Васил: брея, он до того приближает свои отдающие водкой уста к щекам г. Марукэ, что делает правдоподобными предположения Телефона Сето относительно его нравственности. Г-н Марукэ, конечно, не молод, ему уже 30—32 года, но его смуглое лицо и щеки от частого бритья и употребления пудры приобрели девичью нежность. Кончик же его носа почти всегда красный: не то от насморка, не то от водки.
«Мое глубокое почтение, г. Марукэ»,— говорит цирюльник Васил всякий раз, как г. Марукэ заходит к нему в парикмахерскую. Г-н Марукэ делает легкий наклон головы, серьезный, бледный садится перед зеркалом в мягкое кресло. Закрыв глаза, он лениво ждет, пока не начнет скользить по его щекам теплый, мягкий намыленный помазок и не почувствует он на своем лице отдающее водкой дыхание цирюльника Васила. «Осторожно!» — сердито вскрикивает г. Марукэ всякий раз, когда горячие уста цирюльника почти касаются его лица. «Что за неотесанные люди здешние парикмахеры,— мрачно думает г. Марукэ.— Другое дело в европейских городах или же хотя бы в России: люди там вежливые, чистоплотные и бреют так, что одно удовольствие испытываешь. Васил же... Ну, черт знает что такое, чуть в рот не лезет глупый, грубый наирянин!»
«Ну, на здоровье! — говорит Васил, когда после расчески волос начинает отряхивать белым полотенцем пудру с лица и щеточкой чистить его воротник.— Кажись, сегодня ты, братец, не в духе, не случилось ли чего?» — спрашивает цирюльник Васил с хитрой улыбкой. «Ничего особенного нет»,— мрачно роняет Марукэ и, взяв шляпу, торопится в школу.
Задвигалась по тротуарам толпа, но все так же медленно, так же неторопливо. Повылезали из домов на улицу мужчины, женщины, дети — и идут — кто на службу, кто за покупками, кто по делу, кто в баню. Впрочем, нужно заметить, что в эти ранние утренние часы в маленьком наирском городе ходят в баню одни лишь женщины. В городе всего две бани и обе азиатские. Одна из них называется «Белой», так как ее стены окрашены белой известью, другая же, которая, подобно мечети, имеет купол, напоминающий арбуз, носит название:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55