И почем знать, не избегла ли бы Наири страшных несчастий, разразившихся над ней впоследствии, не будь этих низких, нечестивых наиропродавцев? Они, эти жалкие изменники, эти бесчестные люди были против защиты «оккупированных районов»; эти низкие изменники болтали о каком-то мире, когда противник еще не был повержен,— когда он,
собравши свои последние орды, общипанными полками готовился проникнуть в «оккупированные районы» и вновь предать огню и мечу столь большими усилиями наконец освобожденную страну Наири... Понимаете ли вы это? Птица, как говорил Хаджи Онник Эфенди, волшебная птица прилетела на своих крыльях и попала к нам в руки, а эти подлые господа требовали, чтобы мы собственными руками выпустили эту птицу — во имя чего? Да, иного названия нельзя было подыскать для этой наиропредательской глупости, нежели то, какое дал ей Местный Комитет, собственно — само Товарищество,— и имя это, как не раз повторяли мы вскользь, было национальная измена. И кто такие были они, кто были их руководители? Несколько грязных подлецов,— как говорил Амо Амбарцумович или голодранцев-санкюлотов,— как думал англоман Хаджи Онник Эфенди и непонимающему переводил и растолковывал Хаджи Манукоф Эфенди, что санкюлотами зовут собак-бесштанников, как будто бывают собаки в штанах... И представляешь ли ты себе, читатель? — к этому времени уже выяснилось (по крайней мере так уверял меня г. Абомарш), что в нашем наирском городе этими санкюлотами, то есть бесштанниками-собаками, руководил — выражаясь словами того же Хаджи — «собачьей смертью погибший Каро Дараян», убийц которого столь энергично разыскивал т. Вародян, напрасно тратя так много самоотверженных усилий и драгоценного времени. «Собаке — собачья смерть!» — говорил по этому поводу Хаджи Онник Эфенди Манукоф, и он, пожалуй, имел на то право, так как должен же был найти, в конце концов, какой-нибудь выход самоотверженный патриотизм этого почтенного наирянина. Вот кто был, читатель, Каро Дараян, а мы еще жалели о его трагической кончине и безотчетно доверялись каждому его слову. А друзья-то его, кто такие были они в этом наирском городе? Первый — после загадочного убийства Каро Дараяна исчезнувший из города г. Марукэ, этот «кретин», прозванный так т. Вародяном, затем — хорошо известная нам стриженая «дева» в кавычках, ориорд Сато, и еще несколько подобных тварей, собиравшихся в привокзальных кварталах, сбивавших с пути истины вокзальных башибузуков, то есть железнодорожных рабочих и служащих и бежавших с фронта дезертиров.
Вот, читатель, каковы были нарушители покоя города и нарождающейся Наирореспублики. Это они, низкие наиропредатели, просовывая всюду свои грязные или же, выражаясь словами отца Иусика Пройдохи, «сопливые» носы, мутили воду, чтоб ловить рыбу. И это совершалось в то время (повторяем, читатель, дабы ты хорошенько понял и в должной мере мог представить себе всю позорность положения), когда, вступив в оккупированные районы, то есть уже сделавшуюся реальностью наирскую страну, известный наирский герой, ныне знаменитый вояка, объявил Наири самостоятельной, в то время, когда, выбиваясь из сил, наирская власть в лице Местного Комитета посылала наирских бойцов в оккупированные районы для защиты страны Наири, когда, с другой стороны, наирская власть располагала достоверными данными, что, собравши последние орды, общипанными полками намеревается вторгнуться в оккупированные районы Вечный Больной. Вот в то именно время низкие предатели, наиропродавцы, агитировали за дезертирство в рядах наирской армии и поговаривали насчет мира — с кем? С Вековым Врагом и Вечным Больным, которого пинком ноги поверг бы в прах один наирский боец, как говорил Мазут Амо; и враг, конечно, был бы повергнут в прах и испустил бы дух, не будь этих низких наиропредателей!.. Поздно, слишком поздно, опомнились (и еще вопрос — опомнились ли бы остальные, если б не Мазут Амо), очень поздно прибегли наирские руководители к надлежащим строжайшим мерам против названных подлецов. Но что же могли они сделать, когда противник был почти у стен города, когда спустя два дня, как узнаем мы впоследствии, с головокружительной быстротой пал город, и Вековой Враг наступил ногой на его пылающие руины...
Мы переходим к описанию последних событий нашего наирского города, и сердце начинает грызть какая-то острая, неумолимая, жестокая боль. Рука моя вновь начинает дрожать, и буквы у меня выходят вкривь и вкось, словно строки мои раскачивает дуновение невиданного ветра... Читатель, события, к описанию коих мы приступаем, черны, мрачны, кровавы, и мы не знаем, сумеет ли наше слабое перо воспроизвести эти события столь же грозно и душераздирающе, сколь грозны и душераздирающи были они в действительности. В этом, читатель, мы больше чем сомневаемся, ибо навряд ли под нашим древним солнцем найдется перо, могущее воспроизвести эти последние события так, чтобы дыбом встали волосы читателя, чтоб сердце его испепелилось от стона и боли и потекли бы из глаз его жгучие слезы. Мы не верим, что это нам удастся, читатель, и от гнева и боли хотим бросить перо, не писать, не доканчивать этот роман, подобный поэме, и без того сильно растянувшийся; но вот — из загадочного тайника моего, автора, мозга, выползая, разливаются перед моим духовным окном черные, мрачные, кровавые события и образы,— и я вновь берусь за перо, чтоб продолжать прерванный рассказ.
И на этот раз тоже история началась с него —с Амо Амбарцумовича — Мазута Амо. И как же могла она начаться не с него, то есть Амо Амбарцумовича — Мазута Амо, когда, как известно, уже не только наирский город, но и вся Наири вращалась вокруг него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55