.. Ныне, читатель, я похожу на него: куда я иду? Почему я прижал — но не к позвоночнику, а к мозгу моему — эту гроб подобную ношу и хочу доставить до места... Но куда? И неужели там, в конце труда моего, не представится мне страна Наири как заветный, дорогой покойник, для предания земле которого несу я сей гроб дум моих, нанизанных на строки? Несу я его вопреки воле моей, ибо надо нести. Ведь нужно же похоронить всех покойников, как бы ни были они дороги и близки,— иначе трупы разложатся и распространят такое зловоние, что даже влюбленный отвернется от обоготворяемых останков. Поэтому, дорогой читатель, оставим лирические размышления и перейдем к дням и событиям этого наирского города. И пусть в тайне дней и событий откроется перед нами «Страна тысячелетия» — вчерашняя Наири.
В первой части моего романа, как сказано выше, я старался передать тот бытовой характер, или колорит, который имел этот наирский город в мирное время. Насколько позволяли мои силы, я прежде всего описал город с его древними и современными достопримечательностями и затем перешел к обитателям, о каждом из которых сказал лишь столько, сколько, быть может, они за- ч служили. Пожалуй, читатель, ты бы захотел, чтобы я, следуя видным европейским писателям, подверг анализу психологию моих героев, обстоятельно рассказал о нежных «переживаниях», скажем, генерала Алеша, когда останавливался в его великолепных покоях губернатор, или же, например, о душевном состоянии городского врача, Сергея Каспарыча, на похоронах его жены... Но здесь я раз навсегда должен сказать, что в романе моем этого нет, и, вероятно, в нем не будет ни единого героя;— печальное обстоятельство, в коем виновен не я, а самый наирский город, ибо какие же герои могли бы выйти, скажем, из генерала Алеша или Амо Амбарцумовича — Мазута Амо?.. Разве был бы удобным героем гробовщик
Емок, или Кинтоури Симои, или же, наконец, Телефон Сето?.. Оставим это, дорогой читатель, и вернемся пока не поздно к дням и трудам избранного нами города. И почем знать? Может статься, что многие из незаметных обитателей этого незаметного города внезапно выступят волею исключительных обстоятельств в ореоле мучеников и, пожалуй, пройдя через горнило испытаний, и впрямь сделаются героями.
...Несчастных же дней много было пережито впоследствии как этим городом, так и всей страной Наири. И эти мрачные дни не могли бы не родить людей несчастных и героических. О нет, не мог бы из пламени этих несчастных дней и годов не выступить героическим, не воспрянуть светлым и очистившимся наирский дух!..
Как сегодняшний обед, дорогой читатель, вспоминаю теперь со всеми подробностями исторический день — одно из июльских воскресений 1914 года — в этом наирском городе. Сейчас, когда я намереваюсь подробно описать сутолоку этого знаменательного дня, из мглы прошедшего, или, как сказал бы поэт, из-под мрачного пепла годов, встают перед моими глазами и рисуются мне события и картины: ясно и отчетливо, будто это совершилось вчера или час назад, вижу я Мазута Амо перед клубом в городском саду, говорящего речь с высоты зеленого карточного стола... Ясно, отчетливо, будто это совершается в настоящую минуту, слышу я сильный голос Мазута Амо. Из тьмы, из ночной тьмы моей комнаты смотрят на меня искрометные глаза Амо Амбарцумовича, и сердце мое трепещет от неопределенного волнения, оно начинает стучать, как посеребренный язычок электрического звонка. И мое воображение, забегая вперед, уже рисует, точно неумолимый палач, Мазута Амо висящим на виселице, подобно деревянному манекену... «Бедный, бедный Амо!» — шепчет мое взволнованное сердце, и я кладу перо, чтоб успокоилось мое сердце и представилась бы мне возможность продолжать свой рассказ.
Наирский город наслаждался в то утро ленивым и мирным воскресным отдыхом. Мирно и безмятежно звонил колокол церкви Апостолов. Кто любил молитву —
пошел в церковь, но большинство горожан находилось в саду или же сидело перед закрытыми лавками, ведя обывательскую беседу. Кое-кто сидел в кофейнях Телефона Сето или Егора Арзуманова, кое-кто — в клубе сада. В тот день в клубе собрались: городской врач — Сергей Каспарыч, мировой судья — Осеп Нариманов, инспектор училища — Арам Антоныч, г. Марукэ, Кинтоури Симон, любивший вращаться среди «именитых», купец-англоман — Хаджи Онник Манукоф Эфенди и еще несколько горожан. Играли в преферанс, макао, баккара. Играть любили. Играли по обыкновению молча и торжественно, порою нарушая молчание возгласом вроде — «пас», «двадцать восемь», «талья». Но, несмотря на полную погруженность в игру, многие из партнеров, в особенности же Сергей Каспарыч и Осеп Нариманов, чувствовали себя не в своей тарелке: частенько посматривали они то на дверь, то на окно, как будто, невзирая на приятную июльскую погоду, им казалось, что оттуда дует. Дело в том, что недоставало одной обыкновенной вещи, к которой привыкли все,— если только «вещью» можно назвать живого и к тому же почтенного человека: недоставало генерала Алеша. Без него не было жизни в клубе, тем более что вместе с ним недоставало и «второй души» клуба — центра клуба — Мазута Амо.., Еще не приступив к игре, Осеп Нариманов спросил,— собственно говоря, даже не так: едва войдя в клуб, по своей всегдашней привычке, Осеп Нариманов радостно воскликнул:
— Мое глубокое почтение Алешу Никитичу!..— но ответа не последовало по той простой причине, что Алеша Никитича там не было. Осеп Нариманов опешил. В тот же миг в голове его возник целый рой подозрений: во-первых, еще вчера, выходя из клуба в четыре часа ночи, генерал Алеш дал слово в десять утра быть в клубе и продолжать прерванное макао;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55