Надел высокие ботинки, штормовку с капюшоном. Так он каждый год собирался в летний поход с однокашниками.
- Я прошу тебя, Костя! - взмолилась она. Ей уже не стыдно было ничего, она готова была броситься ему в ноги, но по лицу его поняла, что ничего не поможет. Он наказывал ее. Как наказывают потерявшие терпение родители своего вздорного, непослушного, сильно нашкодившего ребенка...
Когда он ушел, не попрощавшись, она замерла и так, замерев, пережидала выстрелы, звон битых стекол, крики и лай собак, доносящиеся из Рамаллы, зарево и прогорклый вонючий запах сожженных шин.
Так же замерев, автоматически двигаясь, она подала еду дочери, прибежавшей от подруги Рахельки, где она, как уверяла, готовила уроки. Уложила ее в постель. Сидела на табурете, прислушиваясь к далекому гулу.
Пес вскакивал, ходил у ее ног и снова ложился. Потом подполз и положил голову на ее тапочек.
- Нет, нет, - сказала она ему шепотом, - ты тут ни при чем. Ты замечательный, чудесный, возлюбленный мой пес... Я сама во всем виновата...
Но часа через три Кондрат вдруг вскочил, замолотил хвостом, бросился к двери на знакомые шаги. Умница, он понимал, что сегодняшнее возвращение хозяина значило куда больше, чем обычные усталые его шаги после дежурства.
Муж был перепачкан сажей, руки в порезах. От него несло вонючим резиновым дымом. Он по-прежнему на Зяму не глядел...
Когда он вышел из ванной и, стоя к ней спиной, стал прижигать йодом ранки на пальцах, она подошла к нему, изо всех сил обняла сзади, прижалась щекой к махровой ткани его банного халата и сказала:
- Сдаюсь. После Йом Кипура покупаем квартиру в городе.
глава 37
В недрах окрепшей русской общины вызревала Русская партия.
В круговороте бегущего времени вызревал Судный день.
В истощенных изнурительным ожиданием душах вызревала вселенская пьянка.
Вообще-то ни о какой пьянке и речи быть не могло: не зря же наши предки эти десять дней между Новым годом и Судным днем называли Днями трепета. По традиции именно в эти дни лично и конкретно тебе выносится приговор. А в Судный день наш, в Йом Кипур, приговор этот подписан и обжалованию не подлежит. Так что какая там пьянка, если ты и знать не знаешь - то ли положен тебе крупный чек по ведомости, то ли вышка. Тут впору трястись мелкой дрожью, рыдать и каяться.
Однако Сашка Рабинович не был как-то приспособлен к меланхолии. К сдержанному осмыслению предстоящих битв - да, был, а к меланхолии не был. Несколько дней подряд он был занят тем, что обдумывал: как в преддверии грозного Судного дня соединить сдержанное осмысление предстоящих битв с хорошей пьянкой, которую можно было бы назвать "обсуждением некоторых деталей предстоящей избирательной кампании".
Наконец, все обдумав, он сел утром за телефон.
Старик, говорил он, ни о каком веселье, конечно, и думать нельзя - Йом Кипур на носу. Но просто посидим, пообедаем, обсудим кое-какие детали...
Мать, говорил он, сама понимаешь, Йом Кипур завтра, тут не до шуточек. Но покушать-то перед постом сам Бог велел. Ну, и обсудим кое-что насчет сама понимаешь...
Господа, говорил он, плясок и блядок не обещаю - Йом Кипур грядет, но семейный стопарь водки при ровном вечернем освещении гарантирую. Назрела необходимость сгруппироваться...
Он положил трубку, прикрыл глаза и подумал: а завтра в микву - смою все к чертям и сутки буду плакать и поститься, как сс-собака, благословен Ты, Господи, Боже наш, Царь Вселенной...
Он вышел на террасу подышать, покурить, подумать. В последнее время это стало для него необходимым началом дня.
Косым крылом розового утра уже накрыты были вдали башня университета на Скопусе и - огрызок карандаша - башня госпиталя Августы-Виктории. На окрестных холмах, обсыпанных домами арабских деревень, блестками слюды под солнцем посверкивали несколько окошек. Дорога, петляющая в холмах, - Вади эль-Хот, древнейший путь паломников, - спускалась до перекрестка, к подножию их горы, и здесь заворачивалась двумя новыми петлями - недавно построенная развязка с мостом была похожа на распущенный галстук. Крошечные машинки торопились сверху, из Иерусалима, в сторону Мертвого моря.
На большой высоте стоял в воздухе серый ястреб. Еще миг - и камнем притворно полетел в овраг, и вдруг взмыл, распластался и завис, сторожа дорогу.
Стоять вот так, замерев и прислушиваясь к Божьему празднику утра, Рабинович мог хоть и три часа. Иногда он мечтал простоять тут весь день, следя за медленным передвижением теней по окрестным, в проплешинах средь молодого леса, холмам, наблюдая завороженно игру света, бег белопенных клубневых облачков или сплошной ледоход тягучих серых туч... Вдруг он подумал, что всю жизнь самым заветным его желанием было желание забвения и покоя. Мягко говоря, это было преувеличением. Найти другого такого живчика, как Рабинович, - надо было попотеть. Поэтому он вздохнул и к мыслям о забвении и покое добавил: хоть на час. А вот это уже было полной и исчерпывающей правдой.
- Сашка, Саш! - раздалось с небес.
- Ну! - раздраженно отозвался Рабинович, уперев взгляд в вазу, из которой по розоватому камню стены поднимался темно-зеленый, с крошечными желтыми звездочками цветов плющ.
- А че - сегодня пьянка будет?
- С ума сошла?! - возмутился Рабинович. - Ты, Танька, среди религиозных людей живешь и ни хрена не знаешь. Хоть бы книжек каких почитала, что ли... Завтра Йом Кипур, ясно тебе? Положено об отпущении грехов молить. И трепетать!
- А че мне трепетать? - удивилась Танька. - У меня грехов нет.
И она говорила чистую правду... По склону соседнего холма растянулось стадо коз. За стадом шел мальчик-бедуин, швыряя в отставших камушками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104