сегодня не было ничего более привычного ее иерусалимскому глазу). Одна нога отрока в черном ботинке была выставлена вперед, вторую он как бы воровато завел назад, и - о ужас! - это было волосатое копыто дьявола. Основной же заряд горючей своей, искренней страсти-ненависти художник вложил в изображение типично еврейской физиономии, какой он таковую понимал: длинный крючковатый нос, скошенный лоб, срезанный подбородок, маленькие косящие глазки... словом, персонаж анекдота.
Так вот. Мальчик именно в таком костюме, именно с таким лицом - урод из антисемитского анекдота - сидел перед Зямой в иерусалимском автобусе номер тридцать шесть, следующем по маршруту Рамот - центр. Она даже под сиденье заглянула - нет ли копыта. Копыта она не обнаружила, а вот ногу в приютском черном, несоразмерно большом, растоптанном, как лапоть, ботинке он закинул на другую ногу и весьма вальяжно ею покачивал. На колене у него лежал раскрытый карманный молитвенник, и мальчик бормотал молитву, покачивая шляпой в такт движению автобуса.
И таким спокойствием было исполнено это уродливое, рыжее, щуплое создание, таким безмятежным достоинством дышали все его жесты - движения человека, не знающего унижений, - что вот в тот момент Зяма и испытала сильное, как удар, сжатие сердечной мышцы: счастье. Настоящее счастье при мысли, что этот мальчик родился и живет здесь.
- ...Ты прав, - сказала она старику ортодоксу. - Пусть гои читают на своих языках. Заверни-ка мне эту замечательную чашку.
глава 25
Витя лежал в постели между господином Штыкер-голдом и его преосвященством кардиналом Франции Жаном-Мари Люстижье.
Штыкерголд вел себя безобразно. Он изрыгал проклятия, брызжа слюной на Витю, через два слова на третье повторял: "Финита газэта!" - и отчаянно перебре-хивался с кардиналом. Его преосвященство вяло огрызался.
Он лежал на спине, не открывая глаз, торжественно сложив на груди ладони лодочкой. На нем была кардинальская мантия, круглая шапочка, похожая на обычную ермолку, а на ногах - Витины пляжные сандалики.
Чувствовалось, что кардиналу стыдно. Все-таки воспитание сказывалось он лежал спокойно, корректно лежал, не пихаясь локтями, не брызжа слюной, так, вставлял иногда пару слов на идише - европейское образование, как ни крути... Да, с кардиналом можно было лежать и дальше, сколько душе угодно можно было лежать.
- Из-за тебья с твоей варьоватой Зьямой я обьязан вальяться в одной постели с этим гоем! - крикнул Штыкерголд.
- Je ne c'est goy! - обиженно воскликнул кардинал, не открывая глаз. Их бин аид.
- Нет, ты гой!! - заорал на кардинала мар Штыкерголд через Витину голову. - Финита газэта! Если б не эти... я б в жизни с тобой рядом не лег! Я б с тобой рядом и на кладбище не лег!
- Их бин юде, - грустно проговорил его преосвященство. - Майн либе маме сгорела в печи Освенцима.
Витя поморщился.
- Послушайте, - мягко проговорил он, повернув голову к кардиналу. - Вот этим вы могли бы не спекулировать.
- Поц! - заорал грубиян Штыкерголд. - Почему ты не читал кадиш по маме? В сорок пьятом ты был уже вельикий хлопчик, поц!
- В католическом молитвеннике нет такой молитвы, - виновато отвечал кардинал, оправляя на груди складки красного "цуккетто".
Его преосвященство определенно нравился Вите. Он хотел бы остаться с ним наедине и хорошенько порасспросить того о Париже, который Витя до дрожи любил и знал как свои пять пальцев, хотя и не бывал там ни разу. Он бы приготовил кардиналу курицу под винным соусом, потом бы они вышли погулять по ночному Яффо, и архиепископ Жан-Мари Люстижье порассказал бы ему о соборе Нотр-Дам де Пари, настоятелем которого являлся вот уже много лет...
- Монсеньор, - проговорил Витя, обнаруживая с некоторым приятным изумлением, что легко вспомнил французский, - я хотел извиниться перед вами за хамскую статью нашего идиота Рона Каца. Это он убедил Зяму, что хорошая клизма вам не повредит. Ей-богу, мы не предполагали, какой скандал из этого раздует общественность. И уж конечно, мы не могли себе представить, что господина Штыкерголда вызовут в канцелярию премьер-министра.
- Финита газэта! - завопил Штыкерголд и лягнул Витю ногой под одеялом.
- Map Штыкерголд, - с вежливой тоской сказал Витя, - перестаньте вопить мне в ухо и уберите подальше вашу волосатую ногу. Тоже мне, одалиска...
- Ты у менья получишь пицуим! Ты у менья получишь отпускные! продолжал утомительно скандалить Штыкерголд. - Я тебья упеку у тюрэмну камэру вместье с твоей варьоватой Зьямой! Финита газэта! Иди к нему тепер нанимайся! Он тебья пристроит в свой Нотр-Дам, этот гой обрэзанный!
Зазвонил телефон. Перегнувшись через кардинала и виновато приговаривая "пардон, пардон...", Витя снял трубку. В ней что-то ласково журчало, перекатывались жемчужные струи струнного аллегро ре-минорного квартета Шуберта "Девушка и смерть".
- Прекратите еврейский базар! - попросил Витя Штыкерголда. - Я ничего не слышу. Алло?
Это был контрабасист Хитлер. Его интересовало несколько специальных вопросов по оркестровым партиям.
- Простите, - сказал Витя. - Я безумно занят. Мне еще сегодня газету делать.
- Финита газэта! - крикнул попугай Штыкерголд.
- Но я ведь увижу вас на репетиции? - утвердительно спросил ласковый Хитлер.
Витя почувствовал тяжесть в мочевом пузыре и подумал, что сейчас придется перелезать через кардинала, который лежал с краю, а это так, черт возьми, неловко, и как это по-французски элегантней выразиться... Не писаться же в постель...
Как на грех, его преосвященство архиепископ Франции успел водрузить на голову папскую тиару. Он достал ее откуда-то из-под Витиной кровати, отряхивая от пыли и качая головой, и это тоже было чертовски неловко - да, под кроватью не подметали с прошлого Песаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104