Витя пожал плечами. Что ему сказать, этому благовоспитанному старому бухгалтеру из Пловдива? Он уверен, что стоит только Вите поговорить с соотечественником, урезонить того, объяснить - какие достопочтенные люди живут в нашем доме и как нехорошо и не принято мочиться в парадном... О Господи, ну почему тошнит и от тех, и от этих, почему хочется вытолкать Шалома, этого милого старика, запереть за ним дверь, задушить Юлю и больше никогда, никогда не вылезать из-под одеяла?!.
- Ну, хорошо... - вздохнув, сказал Витя, - если ты настаиваешь, я с ним побеседую...
Он умылся, прыснул за шиворот дезодорантом, надел куртку, и вдвоем с Шаломом они спустились к квартире номер один.
Дверь открыл сам алкаш, и Витя, мгновенно определив (все-таки он был старым опытным оркестрантом) степень опьянения этой свинцовой рожи, сказал:
- Привет. Ну-ка, выдь, друг...
- А че? - засомневался тот. - Я ж вытер. Я это... болен был.
Стараясь, чтобы Шалом даже по интонациям его голоса не учуял страшную ненависть, горящую в его горле ровным кварцевым светом, Витя мягко проговорил:
- Слушай меня... - Он длинно и подробно выговорил абсолютно непечатную фразу. - Если ты... если еще раз!.. Если хоть раз еще... - Он стиснул зубы и вдруг почувствовал, что может задохнуться, захлебнуться подступившей к самому горлу тошнотворной волной. Он глубоко вздохнул и закончил вкрадчиво: - ...То беседовать ты будешь не со мной и этим славным стариканом, а с чиновником Министерства внутренних дел, который не без интереса проверит твои новенькие жидовские документы. Я тебе организую тут небольшой погром, ты по своему Саратову затоскуешь.
Забавно, что в этот момент перед ним вдруг вихрем протащили его детство в огромном дворе на Бесарабке, свору мелких дворовых хулиганов, вечно допекающих его воплями "жидяра", "жидомор"... Как еще они его называли? По-всякому..
И опять он почувствовал тошноту, тоскливое удушье и ненависть - к себе...
- В общем, ты понял, - сказал он.
- Сосед! - бодро, по-военному брехнул алкаш. - Нэхай будэ бесэдэр! Понял, сосед! Только это... мы не из Саратова, сосед... Мы из Ельска, знаешь? Восемьсят кэмэ от Чернобыля... Чернобыль знаешь? У меня это... дочка болела, болела...
- Так работай, сука! - тихо посоветовал Витя. - Живи тихо, лечи дочку, будь евреем, блядь!
Он повернулся и стал подниматься по лестнице. Шалом за ним.
- Как ты с ним хорошо говорил! - радовался Шалом. - Как культурно, достойно ты с ним поговорил, и - увидишь - это на него подействует. Я уверяю тебя - добром, только добром! Человека нужно убеждать, ласково и терпеливо.
Они остановились на третьем этаже, перед дверью в квартиру Шалома.
- Я думаю, он не будет больше мочиться в парадном, - сказал довольный старик.
Будет, милый ты мой, обязательно будет... Шалом открыл дверь своей квартиры.
- Зайди, выпей чаю, - сказал он. - Злата сделала гренки с сыром.
- Спасибо, Шалом, не могу... Мне сегодня еще газету верстать...
Старик протянул ему сухую морщинистую руку и проговорил умильно:
- Впиздью!
глава 23
- Прошлый раз мы рисовали поездку на Кинерет. Сегодня рисуем свой дом, - сказал учитель Гидеон.
- Как это - дом? - спросил Джинджик. - Каждый рисует свой дом?
- Нет, - пояснил Гидеон. - Рисуем Неве-Эфраим, который и есть наш дом.
Шел урок рисования в четвертом классе начальной школы поселения Неве-Эфраим. На этих уроках обычно было тише, чем на других. Во-первых, урок был последним, к концу дня выдыхались даже хулиганы. Во-вторых, рисовали, старательно раскрашивая. Гидеон не помогал. Только изредка взглянет на лист и ногтем большого пальца проведет линию: вот так и так. У него правая рука была сильной и красивой, с длинными, крупными пальцами, а левую оторвало гранатой в войну Судного дня. Но он отлично обходился.
Джинджик поднял палец и спросил:
- Весь-весь Неве-Эфраим?
- Ну да, - сказал Гидеон. - Тебе что-то не ясно?
- И ясли, и школу, и лавку Арье? И водонапорную башню? И "караваны"?
- Вот-вот... - подтвердил Гидеон. - Создай большое полотно.
- Это невозможно, - сказал Джинджик. - Все сразу можно увидеть только с вертолета.
Гидеон подумал и сказал:
- Пожалуй, ты прав...
А все вокруг уже рисовали во все лопатки. Рувен набросал много домиков, как коробков, на переднем плане - коротышка пальма, а рядом его, Рувена, собака Чача. Тамар нарисовала праздник Хануки, горящие свечи, и сидящих за столом людей, и трех парней в солдатской форме - на праздники семьи разбирали солдат по домам. Джинджик вытянул шею, пытаясь заглянуть в лист, который разрисовал Йоханан, но ничего не увидел.
- Нет, - сказал он себе твердо, - все сразу можно увидеть только с вертолета.
Учитель Гидеон отошел к окну и, насмешливо прищурившись, подбрасывая на единственной ладони мелок, издали посматривал на Джинджика. Дотошность этого рыжего ему давно нравилась.
* * *
Нехама Гросс, женщина неукротимой энергии, всегда затевала одновременно несколько дел. Сейчас она стирала белье и кормила грудью самого младшего, трехмесячного Ицхака-Даниэля. Машина сотрясалась в конвульсиях последнего отжима, малыш сонно дотягивал последние капли молока...
Зазвонил телефон.
- Семейство Гросс? - осведомился в трубке подобранный, военный (как она точно бессознательно определила) голос. - Приготовьтесь. За вами с военного аэродрома "Веред" направлена машина.
- С чего это вдруг? - удивилась Нехама, которая вообще-то редко удивлялась.
В трубке замешкались на мгновение, затем голос, слегка распустив военную интонацию, как расслабляют ремень на поясе, сказал:
- Прокатим тебя с детьми на вертолете.
- Ты что, сбрендил? - поинтересовалась Нехама. Сначала она подумала, что это очередная шуточка ее рыжего супруга, "торговца воздухом", как она его называла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104