Это была вообще-то Зямина мать, историк по образованию, кандидат наук, специалист по античной истории и истории средних веков. И сейчас она довольно насмешливо выглядывала из-за старперов, посылая Агриппе остужающий взгляд.
- И почему же эта щель называется улицей Машиаха? - спросила она громко, поверх седых и лысых голов.
И Агриппа перевел дух.
- Потому, - ответил он спокойно, - что, согласно устной традиции, Машиах верхом на белой ослице, не бывшей еще под седлом, спустится с горы Мерон - видите ее в просвете? - и как раз по этой улице поднимется сюда, чтобы затем, через гору Меггидо, на которой и должна произойти будущая битва сынов Света с сынами Тьмы (так называемый Армагеддон), взять курс на Иерушалаим, пересечь Иудейскую пустыню и войти в город через Золотые ворота.
- Спасибо! - сказала внимательная дама.
- Так вот, в самом низу этой улочки, в крайнем доме, живет женщина, ничем не примечательная женщина по имени Йохевет. - Агриппа вел экскурсию по накатанному руслу. - Каждый день с утра она печет бурекасы. Потому что Машиах остановится у ее дома и попросит поесть. Тогда она вынесет ему горячие бурекасы, он поест и поедет своей дорогой. И так она в это верит, так истово верит, что каждый день печет бурекасы. Каждый день Йохевет готова к пришествию Машиаха.
- Ничего себе, - заметил кто-то, - и живет себе, поживает, и никто ее в дурдом не сдаст.
- Речь идет о прекрасной легенде, - сухо сказал Агриппа.
- А! Ну так это ж другое дело!
- А сейчас мы с вами посетим синагогу великого каббалиста шестнадцатого века, рава Ицхака Лурии. Прошу идти за мной и не растягиваться.
И Агриппа Соколов бодрой рысцой побежал дальше по горбатым каменным переулкам, время от времени выкрикивая, не оборачиваясь:
- Зимой на Цфат опускается облако... Люди-сомнамбулы движутся в пространстве тумана, как герои произведений Метерлинка. Обратите внимание: ворота, калитки и оконные рамы издавна в Цфате принято красить в ярко-голубой цвет, как бы подчеркивая небесную суть этого загадочного, неповторимого, единственного в мире города...
глава 30
По четвергам он делал закупки в "Гринберге" - огромном, издали похожем на элеватор супермаркете. Долго тащился с тележкой по всем закоулкам, изучал этикетки, отъезжал от прилавка и возвращался опять... словом, вел себя так, как будто и впрямь выбирает, что купить. На самом деле Витя годами покупал один и тот же набор продуктов и ровно столько, чтобы им с Юлей хватило на неделю...
На этот раз он удачно поставил машину - близко к дому, недалеко тащить. Достал из багажника картонный ящик с продуктами, запер машину и, взвалив свою ношу на плечо, вошел в парадное.
Сначала ему показалось, что на лестнице раздраженно беседуют несколько человек, но уже через секунду все выяснилось.
На площадке между первым и вторым этажами лицом к окну стоял, покачиваясь и цепляясь за перила, сосед-алкаш. Он - сначала Вите показалось это невероятным - разыгрывал диалоги перед единственным зрителем: самим собой. В гулкой тишине подъезда он менял тембр голоса, интонацию, держал паузы и прислушивался к замирающим звукам.
- Значит, встретились однажды два человека, - объявил он распевным зачином, - и вот один другому говорит... - Он выпрямился, приосанился и проговорил презрительно: - "Динаху!"... А тот ему: "Сам динаху!"... Долгая пауза, покачивание, глубокое размышление. Затем с новым воодушевлением, изменив голос на яростный тенорок:
- А я тебе сказал: "Динаху!"... (Баритоном.) А я в ответ тебе: "Сам динаху!" (Пауза.) Советую: нэхай будэ бесэдэр!..
Витя бесшумно снял ящик с плеча и поставил его на пол. Он стоял на нижней площадке, и ему видна была в пролет только покачивающаяся спина в пиджаке, какие носили в советской провинции лет пятнадцать назад.
Минут пять еще алкаш, варьируя одну и ту же незамысловатую реплику, изображал две препирающиеся стороны, меняя голоса, возбуждаясь. Он вошел в раж, взвинтил сам себя и наконец гаркнул генеральским басом:
- Ди-на-ху, я те сказал!!!
Последовала пауза, в течение которой спина в советском пиджаке распрямилась, и с пьяным достоинством алкаш раздельно произнес:
- Не хо-чу!!.
Витя стоял рядом со своим ящиком, привалясь к прохладной стене подъезда, пытаясь понять, что все это ему столь мучительно напоминает.
Пока не понял наконец: его бесконечный внутренний диалог с его собственной жизнью.
глава 31
Муниципальный налог - триста пятьдесят один шекель... Телефон четыреста восемьдесят... черт, вроде бы и не звонила никуда, и все стараешься в дешевое время... их дешевое время! Здесь только жизнь человеческая дешева... электричество - сто восемьдесят шекелей... спрашивается: за что? Вода, газ... ну, это мелочь по сравнению с параличом, в который впадаешь после первого числа, когда со счета в банке сходит тыща за квартиру...
Итого... (Она вырвала листок из тетрадки по математике младшего сына и выстроила суммы всех счетов в столбик. Старательно складывала, сносила, держала в уме. Интересно, что рядом лежал калькулятор, которым она никогда не пользовалась.)
Итого... вашу мать беспокоит отсутствие денег... Хорошая светловская хохма. Еще он писал:
"И вот я умер. Чем бы мне заняться?"
Чем бы заняться, чтоб и прожиточную копейку заработать, и не тронуть эту столь необходимую тишину утренней свежей головы, в которой на фоне потрескивания и промелька теней бытовых пустяковых мыслей, всей этой не мешающей ей ветоши, золотистой пыли и паутинок чердака начинают роиться и вдруг складываться фразы и - как телефонные голоса - обрывки диалогов... И постепенно налаживается тонкая вибрирующая связь мысли со словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104