Существовали они, как правило, недолго - удушливая конкуренция, неглубокое знание сложнейших местных реалий, отсутствие корешей в правительственно-ведомственных и армейских структурах делали свое дело: прыгая с кочки на кочку и все глубже забираясь в болотные дебри, эти ребята рано или поздно, оскользнувшись, уходили в трясину...
Но - глядь, недели через три - все та же бакинская или кишиневская бывалая команда являлась в кабинет владельца одного из крупных изданий со свежим предложением: выпускать недельное приложение-боевик "Сексуальная пропаганда" с эротическим "Клубом знакомств".
И порядком изношенная машина со скрипучим энтузиазмом запускалась на новые обороты.
глава 10
- Ой, не надо кофе, мне сердце от него мельтешит... Чай, пожалуйста. Он и дешевле.
- Что вам взять к чаю? - спросила Зяма.
- Да что ж вы так тратитесь, деточка... Ну, какую-нибудь угу... Есть у них тут яблочная уга?
Подошла оливковой красоты эфиопка лет шестнадцати. Подрабатывает на каникулах. Не отрывая взгляда от ее точеного, безупречно банального личика, в котором все же - профильно - мелькало нечто пушкинское, Зяма заказала себе кофе, старухе - вишневый чай и два куска пирога с яблоками. Пироги здесь подавали огромными, как утюги на блюде, кусками, а чай по-настоящему заваривали вишневым листом. За это Зяма уважала кондитерскую "На высотах Синая".
Ее держала старая польская еврейка, спасшаяся из Освенцима. Она сидела за кассой в инвалидной коляске, и если официантка не успевала - больше одной девушки держать было накладно, - то старуха сама обслуживала посетителей, ловко лавируя в коляске между пятью столиками.
- И меня уверяют (дедова возлюбленная произнесла "уверают"), что вот эти негры, - она кивнула на танцующую между столиками эфиопку, - нет, я против них ничего не имею, - что они тоже евреи!
- Да, - сказала Зяма, нарезая фруктовым ножиком свой кусок пирога. Возможно, именно эти - больше, чем мы.
- Ой, что вы говорите, Бог с вами! - Старуха ковырнула вилочкой в пироге, выкопала кусочек с начинкой и отправила в рот. Зубы у нее были новые, неестественно ровные, орудовала она ими с осторожностью. - Чтоб еврей был черным, что твой сапог, - этого мы никогда не слыхали.
- Роза Ефимовна! - проговорила Зяма, решительно пропуская мимо ушей ее болтовню. На старуху полагался час с довеском, ровно в семь Зяма должна была стоять на тремпиаде и ждать красный "рено" Хаима Горка. - Как я поняла, вы были знакомы с моим дедом.
- Знакома! - повторила старуха саркастическим тоном. - Я с ним была так неплохо знакома, что просто вот вы, моя девочка, вполне могли быть моей внучкой.
Зяма изобразила на лице потрясение, оторопь. На самом-то деле ничего другого она и не ожидала услышать. Вы что, Роза Ефимовна, полагаете, что я не знала своего любимого деда Зиновия Соломоновича?
- Да! - трогательно пунцовея старческим пятнистым румянцем, продолжала старуха... - Мы были как во сне целых три месяца. Да и потом я долго была как во сне... Скажите мне... я хочу знать... Как он умер?
- Во сне, - почти машинально ответила Зяма и, спохватившись, что она передразнила старуху, повторила: - Дед умер во сне, как праведник... Хотя до праведника ему, мягко говоря, было пилить и пилить...
- Боже упаси! - воскликнула старуха. - Праведник Зяма - это ария из другой оперы (она говорила "аръя" и "опэры").
- И все-таки дед умер, как праведник, незаметно, неслышно, во сне. А с вечера... впрочем, это неважно!
- Нет! Нет! Прошу вас, расскажите мне все!
- Да нет... так, это пустяки, но как-то символично... С вечера он вымыл ноги, как будто омыл с них земной прах...
Черт! Столько раз она давала себе слово обойтись без этой библейской символики! Заговоренное, забормоченное с юности и уже почти комическое предсмертное омовение дедовых ног...
На старуху между тем это подействовало неожиданно сильно. Ее лицо мгновенно полиняло, даже пожелтело. Она молча смотрела на Зяму, возможно ожидая еще какую-нибудь цветистую деталь.
- Лучше вы расскажите мне что-нибудь! - окликнула ее Зяма.
- А... да, вы, конечно, ничего про меня не слышали, - пробормотала старуха. - Вы ничего не могли знать... Когда мы с ним встретились, мы были такие молоденькие... он как раз тогда бежал из банды.
- О-го! Как это - из банды? Что вы имеете в виду? - Зяма разом забыла про все оттенки выражения лица, которые она заготовила для старухи.
- Ну... он же был мужем атамана.
Зяма опустила вилочку. Она не ожидала, что эта дедова пассия окажется выжившей из ума рухлядью. Да... годы... В советских прачечных, принимая старое белье, писали на квитанциях: "Ветхое, дырявое..."
- Мужем... атамана? - вежливо повторила она, быстро соображая, как попристойней от старухи отмотаться.
- Ну да. Может, вы читали: банда атамана Маруськи. Да фильм еще был... не помню названия, там Андрей Миронов играл, а Маруська была - Васильева. Но совсем не похожа...
- Роза Ефимовна! - крикнула Зяма, откинувшись и бросив на скатерть фруктовый ножик. - Вы... вы что - простите меня - обалдели?! Какая банда, какая Маруська?! Дед же был, мягко говоря, еврей, жидовская морда, его только повесить могли или поджарить. А больше ничего.
- Его потом повесили, - охотно согласилась Роза Ефимовна, абсолютно не обидевшись. - Но в другой раз, и не они. А в тот раз Маруська с бандой нагрянула в их местечко (они жили, ну, вы знаете - в Прилуках). Согнали всех на базарный майдан. Она в седле сидела, стерва, на вороной кобыле. Женщина была в теле, интересная она была женщина, худого не скажу, косы такие пшеничные, она их вокруг лба укладывала... И не старая, так что... Она его в толпе разглядела. Ему было семнадцать, он был невысокий, но такой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104