..
- Да ты просто поехал... С тобой неинтересно уже... Ладно, забудем!
- Ну? Ну?!
- Да ну его к черту, Доктор! Завтра Йом Кипур.
- Да говори же ты, ватное мудило!
- Есть возможность... приторговывать... трупами.
Доктор отшатнулся:
- Чем?!!
- Да пустяк - жмуриками... для страховых нужд... - Сашка заторопился объяснить: - Этого ж добра в России навалом... бесхозные бичи, там, бомжи...
- Да на хера они нам?! - испуганно спросил Доктор, совершенно голубой в холодном лунном свете.
- Вот я и говорю, - забормотал Рабинович. - Это - нет, это не для нас. А завтра вообще - Йом Кипур... Эх, древность, славная древность - где мой козел отпущения? Возложу грехи свои...
- Смотри, Рабинович! Как бы я тебя в психушку не упек...
И дальше их разговор стал и вовсе расплываться, таять, зависать рваными клочьями фраз и восклицаний.
Они еще выпили...
Ветер со стороны Иерихона совершенно расчистил небо, протер и отполировал звезды, начистил наждаком медные бока луны и, видать, подлил в этот небесный фонарь керосина - во всяком случае, она уже светила приветливей и похожа была на тот главный генерал-фонарь, из которого четками высыпались на шоссе фонари-топазы.
И только сильное опьянение спасло обоих мужчин от неминуемого безумия. Ибо человеческое сознание хрупко, а то, что произошло...
- Шшш! Идет кто-то!
- Да кто здесь ночью ходить-то будет? - буркнул Доктор.
- Тихо! - Сашка прислушался.
Тут и Доктору стало слышно, что из оврага поднимается кто-то вверх, к террасе, шумно дыша и отфыркиваясь.
- Арабы! - выдохнул Сашка. Подняться у него не получилось.
Доктор взялся нетвердой рукой за горлышко пустой бутылки из-под "Кеглевича".
Нехарактерное для террориста пьяное отфыркивание все карабкалось и карабкалось вверх, и вот над бортиком террасы...
Да, только сильно прогретое алкогольными парами сознание могло вынести эту поистине жуткую картину: над низким бортиком террасы встал козел. Лунный диск, я извиняюсь, качался на его рогах. Борода его двигалась, как у лектора, подбирающего нужное выражение по сложной теме. И, как лектор, он тянул задумчиво: "Э... э-э... э-э..."
Бутылка выпала из руки Доктора и покатилась по полу.
- Это кто? - пролепетал он. - Серный... козел?
- Это - Азазеелл! - провыл Рабинович.
(Уже потом, задним, что называется, умом, Сашка вычислил, что давешний пастушок-бедуин, вероятно, и искал этого паршивого козла.) Но ужас ночной так крепко обнял и сжал все его бедные члены, что минуты две Рабинович с Доктором только немо наблюдали, как козел объедает выращенные женой Роксаной цветы в псевдоамфорах.
- Да это козел! - сказал наконец Доктор. - Рабинович, это просто козел! И все.
- Вижу... - выговорил тот, - надо поймать.
- Зачем?
- Грехи возложить... и отправить...
- Да шугани его, к черту! И все. Вот напугал, сука! Пош-шел!
- Погоди!
Рабинович поднялся наконец из кресла, но сразу же опять сел. Во второй раз уже получилось, и, покачиваясь, он направился к этому, надо сказать, огромному и заматерелому козлу-предводителю.
Доктор стал его отговаривать и не пускать. Забодает, говорил он, ну его к черту, Рабинович, тебе мало этой Ночи, блядь, трепета? Забодает, и все!
Нет, я только возложу, возражал другой... я быстренько возложу и столкну его вниз. Старик, говорил он, пусти, если б ты знал - сколько у меня грехов, старик, когда еще случай представится!
И так, хватая друг друга за руки и друг от друга отпихиваясь, в обнимку они подобрались к козлу, продолжавшему спокойно, по-домашнему объедать флоксы и бугенвиллии.
Когда Рабинович ухватил его за рога, козел дернулся и отошел. Рабинович его преследовал, пытаясь возложить на дурную рогатую голову обе руки.
- Стой, сволочь, - бормотал он, - как же это делается-то? Как его держали, за хвост, что ли? Доктор, смотри, какая непристойная скотина!
- Это ты - непристойная ско-скотина... Заходи слева, слева... Да возлагай же скорее, дурак, он рвется!
- Держи его, я вспомню счас... Не знаю - с чего начать-то... Херней занимался! - торжественно и надрывно признался он. - Люди - делом, а я херней...
Козел орал очень неприятным тенором, напоминающим, впрочем, докторский, когда тот брался петь с Рабиновичем на два голоса их любимую застольную песню "Степь да степь кругом". Рабинович никак не мог собрать все свои грехи воедино, они расползались, как вши по наволочке.
- Херней занимался! - выкрикивал он в искреннем отчаянии, но больше ничего вымолвить не смог.
К тому же он хватал козла за ноги и пытался даже зачем-то оседлать его; позже он не мог объяснить - зачем. Держи за рога, кричал он, главное хватай его за рога...
Наконец козлу это надоело. Может быть, он решил, что недолгий привал на симпатичной терраске себя исчерпал.
Он дернулся, попятился и внезапным мощным рывком обрушился вниз, в овраг, увлекая за собой довольно крупную, хотя и очень пьяную, очистительную жертву: Доктора.
глава 38
К трем часам ночи он закончил верстать очередной номер "Полдня". Только тогда осторожно вынул ноги из тазика с водой, поднялся из-за компьютера, потянулся, почесал волосатый живот и как был - вольготно, в трусах (а кто его увидит в три часа ночи!), - оставляя за собой мокрые следы, вышел в коридор, в туалет.
Глубокая ночь - лучшее, тишайшее время жизни - всегда умиротворяла его. По ночам он и чувствовал себя лучше. К этому часу утихомиривался и закрывался даже престижный салон "Белые ноги"...
Впрочем, ни до служащих, ни до клиентов этого заведения Вите не было никакого дела: мощная решетка от пола до потолка, отделявшая вход в коридор второго этажа от лестничной площадки с лифтом, запиралась лично им с вечера на огромный амбарный замок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104