Огромный, вспотевший, в белом фартуке, плотно облегающем поистине поварское брюхо, он щурился, чтобы брызги раскаленного масла не попали в глаза. Какая еще арабка! Тут, гляди, не пережарь!
- Ну пусти! - крикнул он. - Только приглядывай, черт ее знает!
И Шломи молча кивнул девушке, подбородком указывая направление - по коридору и направо. Налево вела дверь на просторную террасу, где уже не было ни одного свободного столика.
Впервые за долгие месяцы известной писательнице N. было по-настоящему хорошо. Впервые она совершенно не думала ни о деньгах, ни о счетах, ни о будущем детей. Отличное сухое вино не дурманило, а действительно согревало сердце. И Сашка шутил так кстати, и собственный ее муж вдруг рассказал две очаровательные, забавные истории из своей юности...
Как меняется ее лицо, думал Доктор, сидящий напротив писательницы N., когда она хоть на минуту высвобождается из-под завала своих тяжелых комплексов. Вот ведь все дано человеку - талант, успех, даже красота, какого черта все обязаны лицезреть этот вечный оскал трагизма?
- Ребятки, дорогие, - пропела Ангел-Рая, - давайте выпьем за то, чтоб мы всегда добивались того, чего хотим!
- А чего мы, кстати, хотим? - осведомился Рабинович.
- Всего! - необычным для себя, нежалующимся тоном сказала Ангел-Рая. И никак не меньше.
Вся терраса гудела - русский, английский, французский, арабский, иврит, - и никто не мешал друг другу, здесь принято было разговаривать в полный голос и громко хохотать. Есть моменты, подумала известная писательница N., когда эти левантийские нравы совершенно не раздражают...
Через мгновение ее эйфория оборвалась: отпив из бокала и поставив его на стол, она подняла голову и в арке, увитой виноградом, увидела своего старшего сына, с голодным азартом озирающего столы.
Она задохнулась от ярости: этот болван опять за каким-то щеголеватым чертом примкнул к винтовке магазин с патронами!
А еще через через секунду за ее спиной завизжали, заголосили женщины.
И раздался выстрел.
* * *
- Доброе утро. Радиостанция "Русский голос" ведет свои передачи из шестой иерусалимской студии. Прослушайте обзор последних событий, который подготовил для вас Вергилий Бар-Йона.
- Здравствуйте! Нидаром паэт очень метко выразился аднажды: "Настанит час крававый, и я паду!" Крававый час настал вчера в известном иерусалимском ресторане для репатриантки из Рассии, которую случайным выстрелом убил салдат срочнай службы, также русский репатриант. Ракавая ашибка праизашла в тот мамент, кагда жительница арабскай диревни Бани-Наим, что на севера-вастоке от Хеврона, бросилась с нажом на упамянутую жертву, как точно заметил классик: "Пад гнетам страсти ракавой".
Нет сил, нет сил его слушать. Скорее выключите радиоприемник и больше не включайте его никогда. Вот я расскажу, как все оно было.
В уборной ее и вправду вырвало - от страха. Она постояла, держась за стену, отдышалась. Домой возвращаться было нельзя. Она закатала платье, вынула из-за пояса нож и выглянула наружу. Коридор был пуст. Где-то на другом его конце, в кухне, в чаду суетились и перекрикивались официанты и повара. Каждую минуту кто-то мог оттуда появиться.
В проем ведущей на террасу двери она увидела за ближайшим столом женщину в открытом платье, которая сидела к ней спиной и смеялась тому, что шептал ей на ухо сухощавый человек, похожий на доктора, хирурга, что нынешней весной вырезал отцу грыжу. Но тот был в белом халате, а этот - в сером свитере. И он так приблизил лицо к плечу своей женщины, - а то, что она была его женщиной, не вызывало сомнений, - как будто встретился с ней после долгой разлуки.
И та смеялась и наклоняла шею так послушно, так удобно, словно просила об ударе...
Девушка сжала оцепенелыми пальцами рукоять ножа, выскочила на террасу, судорожно вскинула руку и - не выдержав напряжения - вдруг сама завизжала, заверещала, будто не она должна была всадить нож в другого, а ее резали.
Все повскакали с мест, поднялся ужасный гвалт.
Зяма обернулась и увидела за спиной визжащую, как от боли, арабку с ножом. И этот всеобщий, ни во что не выливающийся, нестерпимый окаменелый визг, длящийся бесконечно крик ненависти, простертой над этой террасой, этим городом, этой землей, невозможно было вынести более ни мгновения. Одновременно в свалке на выходе боковым зрением Зяма увидела длинного "джобника", вскинувшего винтовку. Тогда она вскочила, опрокинув стул, и сильным аккордом на fortissimo "от плеча" швырнула девушку на пол.
Шмулик выстрелил.
Он выстрелил наконец.
Все-таки он был лучшим ночным стрелком в роте...
Ибтисам Шахада, жительница арабской, как верно замечено, деревни близ Хеврона, лежала на полу, судорожно и бессмысленно обнимая упавшую на нее женщину. Арабка была залита кровью - и это спасло ее от немедленной расправы: обезумевшие люди думали, что она ранена. Кровь сильными горячими толчками все лилась и лилась на нее, ей не было конца, можно было захлебнуться этой кровью...
Во всеобщей свалке истерично плачущих женщин и беспорядочно суетящихся мужчин неподвижными оставались двое: муж погибшей и известная писательница N.
Этот немолодой человек повидал на своем веку достаточно колотых, резаных и пулевых ранений. Старый хирург, он - по бурному извержению крови понял мгновенно, что минуту назад на этой террасе потеряла всякий смысл его дальнейшая жизнь.
А писательница N. почти завороженно глядела на лежащую в трех шагах от нее убитую Шмуликом героиню своего романа.
Того романа, дописать который у нее уже недостанет ни жизни, ни сил.
Через минуту приехали машины полиции и "амбуланса", и девушка по имени Ибтисам Шахада была спасена навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104