Ты им еще, чего доброго, намнешь бока, а это будет подарочком для защитника! Я вижу тебя насквозь. Девчонка-то она красивая, а?
— Слушай, начальник, этого я не заслужил!
— За ними поедут Голоубек с Микешом. А ты, любезный друг Бертик, продолжишь работу над портретом несчастной жертвы. Ты проследил жизнь Ферецкого до его ухода в армию. Так что продолжай!
— Как? Каким образом?
— Мы много раз слышали о том, что Ферецкий служил в десантных войсках. Там он мог сойтись со всякими разгильдяями--в армии их хоть отбавляй!—а потом втянуть их в свои махинации. Так что ищи, вынюхивай!
— Есть!—говорю я, как отвечали мы когда-то в армии. Идея вроде бы здравая, ничего не скажешь. Всадить нож в шею (ах, черт, и как это не пришло мне в голову раньше!) — ведь это типичный прием десантников. Так оно все и могло произойти. Ферда повел дело с таким размахом, что кое-кто мог и испугаться: вдруг лопнет в цепочке какое-нибудь звено.
Жизнь каждого человека — сага, вроде той, что написана Голсуорси. Когда-нибудь, если доживу до пенсии, я, возможно, примусь за описание разных историй, о которых узнал за время своей работы в угрозыске. Существует масса детективного чтива, которое я тоже поглощаю, когда не могу заснуть. Кое-что меня даже увлекает, взять хотя бы Ниро Вольфа, моего любимца. Носа не высунет из дому, а при этом нет тайны, которую бы он не раскрыл. Иногда я с удовольствием представляю себе в подобной ситуации капитана Бавора, мне хочется снять с него эти вечные шерстяные костюмы и экстравагантные сорочки и уложить в кресло, которое выдерживает без малого полтора центнера. А я был бы его шустрым и подвижным Арчи Гудвином (унаследовав и его неотразимость для девушек, с его волосами цвета меда).
Каждая история с участием Вольфа сфокусирована на выяснении способа, каким был насильственно умерщвлен человек, а о том, кого это коснулось роковым образом, вы по большей части не узнаете ровно ничего. Столь же экстравагантное чтение представляют собой и истории о Пери Мазоне. Приходит девушка, у которой потерялась любимая собачка. «Гм, дело серьезное»,— говорит проницательный адвокат, и, действительно, девушку тут же обвиняют в убийстве, и вот Пери уже блистает в зале судебных заседаний.
Я устроен несколько иначе: больше чем «как» меня всегда интересовало «почему». Мне хочется доискаться причин, отчего из обыкновенного младенца, доставленного из родильного дома, орущего, со сморщенной кожей, лишенного каких бы то ни было особых примет, анонимного до такой степени, что, не будь его имя написано химическим карандашом на ляжке, вы не отличили бы его от остальных,— отчего из этого младенца вырастает либо хороший, либо плохой человек. Время от времени Экснер принимается надо мной подтрунивать, называет меня кри-миналистом-профилактиком. Весьма несправедливо, я бы сказал.
Как я уже проговорился, живу я в Южном городе. Я наблюдаю за ватагами детворы, вырастающей фактически без родителей, болтающейся целыми днями и даже вечерами без всякого присмотра. Гадаю, через какое время эти стайки, для которых самое большое развлечение — галдеть, высмеивать прохожих, порой подставить кому-нибудь подножку или дать по уху малышу, посланному в магазин,—превратятся в настоящую шпану и станут нашими подопечными? Где проходит граница, за которой игры пацанов превращаются в преступления? Когда среди беззаботного галдежа вылупляется чудовище, подобное тому, какое бесчинствует на футбольных матчах, которому уже недостаточно кричать, а надо во что бы то ни стало показывать силу, пинать всех без разбору, во что бы то ни стало унижать, расквашивать носы, исполосовывать чьи-то спины палками или цепями? Отсюда уже всего лишь шажок к познанию того, что чужой страх сладок, а поскольку человек — существо практичное, то в тот самый момент, когда он кого-нибудь трахнет по башке, он смекает, что в данной ситуации имеет смысл еще и отобрать у жертвы кошелек, раз уж на то пошло; побеждает более сильный, а победитель имеет право на военную добычу — так воспитала нас история рода человеческого.
Я вижу, как Экснер улыбается. Но ведь не все, Бер-тик, такие! В конце концов так ведет себя лишь часть людей, часть молодежи. Но не все ли мне равно, получу ли я по кумполу от всего рода человеческого или только от одной его части? Это аргумент вроде того, как если бы я сказал: хоть у меня и заражение крови, но, по счастью, только на одной руке, остальное мое тело здорово. У меня воспаление слепой кишки, но стоит ли тревожиться, ведь это лишь незначительная часть человеческого организма, в остальном он работает надежно!
Я с головой ушел в дело Ферды, и если бы меня сейчас отстранили, то все равно продолжал бы расследование на свой страх и риск, взял бы отпуск, больничный, пошел бы не знаю на что, лишь бы довести дело до конца. Я хочу вызнать все, что когда-либо натворил Ферец-кий; сделать это хотя бы ради того, чтобы предостеречь других. Девиз «Мертвые учат живых», который на глазах у всех студентов-медиков, следовало бы пришпилить где-нибудь и нам.
Ты излишне патетичен, Бертик.
Ладно, эмоциональную форму я беру назад, но содержание оставляю прежним.
Глава VIII
Я СНОВА ЕДУ НА СЕВЕР,
направляясь в воинскую часть, где когда-то Ферда Ферец-кий провел приблизительно одну двадцатую отпущенного ему судьбой времени. Я непрестанно напоминаю себе, что речь идет о двух годах жизни. О тех двух годах, когда завершается становление, когда решается, какими мы будем.
Один из моих принципов гласит: никогда ничему не удивляться. На белом свете происходят вещи естественные и противоестественные, и уж если мы сталкиваемся даже с чудесами, то с какой же стати недоумевать по поводу явлений обыденных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91