В амбулатории было полно народу, но следует признать, что в те годы люди были еще полны готовности пойти навстречу.
— С травмой без очереди,—провозгласила высокая костлявая медсестра.— Давай сюда твою сестренку, кавалер!
— Никакой я не кавалер, а она вовсе мне не сестра! — сказал он обиженно.
— Ну, ладно, ладно, идем!
Врач задвигал очками — вверх, вниз, а потом вздохнул.
— Но-о... пожалуй, надо наложить шов, что скажешь? Подержишь ей ногу?
И милая малышка Иренка закричала так, словно на нее кинулись с ножами. Она требовала, чтобы, если уж это так нужно, ранку ей зашил сам Ковач. Но они ее доверчивостью злоупотребили, медсестра прижимала пациентку к топчану и заслоняла врача, тот зашивал, а Иржи смотрел. Потом она даже разговаривать с ним не хотела, считая, что незачем было делать так больно. И поскольку праведные страдают вдвойне, ему досталось еще и от ее матери.
— Хорошо же ты за ней присматривал, нечего сказать! Вот уж спасибо тебе! Знала бы я, чем это кончится...
САМОЙ КРАСИВОЙ ЖЕНЩИНОЙ
того времени бесспорно была Брижит Бардо—печальный, нежный дьявол с растрескавшимися губами. Но какой от нее прок тому, кто сидит в восемнадцатом ряду кинотеатра? В мире не найдется ни одного мужчины (по крайней мере, я очень надеюсь, что это так), которому не была бы стократ милее горбунья, но зато въяве! Я вижу Ковача, у которого перехватило дыхание. Ирена стоит перед ним в майке с надписью «Юниверсити Мэриленд», в джинсовой юбке в обтяжку. За спиной походный ранец, вылинявший от частой стирки. Тыльной стороной ладони она отбрасывает прядку волос, которая то и дело падает ей на лоб.
— Ты тоже в сторону вокзала?
— Примерно.
— Здорово. Мирово. По крайней мере, не будет страшно. Такая рань!
Легкой походкой шагает она возле него. Ирена красива, необыкновенно красива. «Да что это я,— одергивает себя юноша.— Ведь она еще малявка, и нечего тут!» С досады Иржи вытягивает из пачки сигарету и закуривает.
— Ну, спасибо за компанию, вон там наши девчонки,— улыбаясь, произносит Ирена.
— Счастливо. Пошли мне открытку с видом.
— Обязательно.
Она идет покачивая бедрами. Не будь он знаком с ней так хорошо, он бы тут же потерял голову. Он все ей прощает и на все закрывает глаза.
ЛИТЕРАТОР, КОТОРЫЙ НЕ ПРИДЕРЖИВАЕТСЯ
строгих правил, пусть и старомодных, рискует стать посмешищем для любого из разочарованных двадцатилетних, которые не преминут воспользоваться случаем безнаказанно облить грязью даже почтенного старика. Коль скоро в первом действии на стене висит ружье, то в четвертом око должно выстрелить непременно, даже если бы цель пришлось выдумать специально для этого. Уважение к правилам хорошего тона в литературе побуждает нас как раз в этом месте вернуться к кельтскому божеству, которого мы довольно неосмотрительно вызвали к жизни где-то в начале повествования.
Гладко обтесанная каменная глыба, которая пятнадцать веков тому назад служила жертвенником, покрылась мхом. Иржи Ковач очищает ее в честь бога Оддара. Возжигает благовонные палочки, похищенные у матери.
«Пусть они усладят твое обоняние, пусть расположат ко мне твое сердце!— взывает Ковач.— Я в смятении и хочу излить тебе свою душу. Я научен горьким опытом: сокровенные тайны доверять людям небезопасно. В итоге они И еще и посмеются над тобой. Со временем, с кем-нибудь, заглазно, а нередко и с полным основанием». Все началось с того дня, когда Иренин класс отправлялся на последнюю школьную экскурсию. Закономерна или нет случайность? Я всерьез начинаю верить в судьбу.
Вот послушай: мои познакомились в Кёттене, это в Германии, куда во время войны их угнали на работы. Пятнадцатого апреля в последний год войны, как раз в день маминого рождения, в город вошли части генерала Годжеса. Когда повсюду еще полыхали пожары и где-то вдали рвались гранаты, когда все выбежали из лагеря, чтобы поглядеть на американцев, мои притулились на нарах, которые они придвинули к окну. Отец прикладывался к раздобытой где-то бутылке самогона, за что получил нагоняй.
— Да что такого, теперь уже все нипочем,— смеялся он.
— Как это нипочем,— строго выговаривала мать.—За всю войну, насколько мне известно, ты капли в рот не взял. Так что же теперь-то начинать, когда все кончилось?!
— Иди сюда и поцелуй меня,— смеялся он.
— Нет.
Они боролись, отнимая друг у друга бутылку, а кончилось все объятиями, которым я обязан удовольствием быть на этом свете.
Вдруг где-то позади лагеря затрещали выстрелы. Какой-то немецкий взвод, занимавший оборону в винном погребке, запоздало обнаружил, что в город вошел неприятель. Гогоча и икая, солдаты принялись за исполнение своего долга. Под окнами загромыхали «шерманы», и в барак, где мои родители праздновали начало новой жизни, ворвались два негра с карабинами в руках. Отец распетушился и выпроводил их самыми что ни на есть крепкими чешскими выражениями, какие только сумел вспомнить.
— Если родится ребенок, то не знать ему в жизни счастья,— пророчески молвила мать.— Сперва пальба, теперь — ругань. Все это плохо кончится.
Так оно и вышло, милостивый Оддар, так оно и вышло! Потому и приношу тебе жертву и прошу о короткой
36 передышке в череде невзгод, которые выпали на мою долю и которые, бог даст, выпадут еще. Буду почитать тебя во веки веков, аминь.
Глава III
ИСКУССТВО ДОБРОТНОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ
состоит в умении опускать мелкие подробности. Разумеется, можно было бы шаг за шагом проследить созревание Ирены, сообщить о тех сведениях, которые она получила в связи с наступлением половой зрелости, остановиться на опыте первых поцелуев, приподнять завесу над маленькими хитростями, которые позволяли ей проводить вторую половину дня в обществе подруг (мать перенесла на свою дочь неосуществленные амбиции собственной молодости, заставляя ее учиться играть на рояле, посещать балетную школу, заниматься фигурным катанием, а также гимнастикой).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91