Подача, пас, пас. Ребята выглядят довольно тщедушньши, девочки же — сплошь зрелые, привлекательные. Мяч скользит по траве к двум приятелям. Бадюра вытягивает ногу, словно желая
отфутболить мяч на другой берег реки, потом ухмыляется < и встает. Он подбрасывает мяч и ударяет по нему снизу ладонью, сложенной лодочкой.
— Спасибо!
— О-о... не за что! Но, насколько распознают мои старые глаза, в вашем кругу есть зазор. Мяч каждый раз будет залетать к нам, и нашей научной беседе — хана. Так что уж мы с вами немного попасуем,— предлагает он вяло.
— Конечно! Давайте!
Приятели вступают в игру. Бадюра — звезда дня, зато Ковач пропускает мячи, которые взял бы даже безрукий. Все идут купаться. Иржи подходит к Ирене.
— У тебя сгорела спина.
— А все потому, что никто не хочет меня намазать.
— Ну я могу.
— Спасибо, учту!
Они плавают рядом и молчат. Выходят на берег и молчат. Ковач готов рвать на себе волосы оттого, что не знает, как поддержать разговор.
(Один мой добрый приятель привез мне с Востока три вырезанные из дерева обезьянки. Одна закрывает глаза, другая затыкает уши, третья подмигивает и сжимает мордочку лапкой. Якобы они символизируют какие-то древние добродетели. Как бы не так. Это аллегория влюбленного юноши, который не видит, не слышит и говорить тоже не в состоянии.)
— Это бывает,—произносит Бадюра успокаивающе.— Это вполне нормально. На, закури!
— Что бывает? Что нормально?—огрызается Ковач.
— Тявкай на чужих, а я твой друг. Я вон исщелкал на нее ради тебя все шестнадцать кадров. Сперва я думал, что мы с тобой пару раз сфотографируемся вместе на прощание, ну да мы еще успеем.
— Понимаешь, Бадюра...
— Мне не надо ничего объяснять. Кого выбрал, того и выбрал, хотя, по-моему, она немного молода, а? Ну да это твое дело. В полдевятого они все идут в летний кинотеатр.
— Откуда ты знаешь?
— Не забывай, что моему отцу дали прозвище «Око». А я ведь в отца.
— Пойдем с ними. Пойдем, а? Понимаешь, когда я один, у меня разговор не клеится.
— Ради тебя, дружище, я готов на все. Но ведь этим шельмам в их возрасте подавай парня, уверенного в себе! Карауль ее возле дома.
Так ты...
— Спокойствие, главное — спокойствие. Фотографии заброшу завтра. Ирена подходит, протягивает Иржи масло для загара и подставляет спину. Бадюра с деликатной поспешностью бросается в реку.
— Только осторожно, пожалуйста.
— Между прочим, я бы просто не мог сделать тебе больно.
Мы получили солидное образование, составной частью которого было вдумчивое чтение классических стихов. Классики противоречат друг другу, пожалуй, во всем, кроме одного — восприятия вечернего августовского неба... Но знаете, что я вам скажу? Августовское небо по сравнению с глазами красивой девушки — сущая чепуха. У Иржи Ковача начинают дрожать руки и язык опять выходит из повиновения.
— Э-э... Гм... Ты идешь вечером в кино?
— Иду. Мы только что договорились с девчонками. Откуда ты знаешь?
— Я бы тоже пошел,— роняет Ковач.
Уже добрых пять минут поглаживает он девичью спину, и шнурок верхней части ее купального костюма приводит его в экстаз.
Ирена вскакивает.
— Спасибо!-— бросает она.
— Когда свадьба?— кричит лучшая Иренина подруга Дана, стреляя глазами в Ковача.
— Не так страшно будет возвращаться вечером!—восклицает Ирена и убегает, а Иржи блаженно размазывает по лицу остаток масла, лоснящегося на ладонях.
— Я ТЕБЯ УЖАСНО ЛЮБЛЮ,—
сказал он ей за три дня до отъезда.— Давай начихаем на всю эту компанию и махнем куда-нибудь на пару!
— Гм. Я тебя тоже люблю. Но не подождать ли нам еще немного, как ты думаешь?
— Да ведь я уже сижу на чемоданах! Два года меня не будет!
— А когда вернешься, мне будет почти восемнадцать. По-моему, лучше подождать.
При этом она думает о матери, которая вскрывает письма дочери. О набивших оскомину нравоучениях. Любовь— прекрасная штука, но она еще никого не прокормила. Сперва нужно встать на ноги, а уж потом, и то не сразу, обзаводиться детьми.
— Пеняй на себя, если я застану тебя с парнем!
Он пытается ее поцеловать, но Ирена сопротивляется:
— Не надо, ну что ты, с ума сошел?
— Похоже на то.
— К твоему сведению, сумасшедших я не больно-то обожаю.
— Да ты что? Ведь я просто хочу тебя поцеловать! Если это сумасшествие, то в таком случае на свете нет ни одного нормального человека.
Чтобы избавиться от его приставаний, она стала окружать себя однокашницами. Ковач скрежетал зубами, особенно когда одна из них, как это бывает среди подружек, начала с ним заигрывать.
— Ну и здорово же ты загорел! Но, спорим, я еще чернее, хочешь посмотреть?
В воде она повисла на нем.
— Ой, до чего я перепугалась! Я наступила на что-то живое. На рыбу. Или это утопленник. Держи меня крепче, пожалуйста!.. Ирена еще ничего в этом не смыслит,— шепнула она вкрадчиво,— тебе надо было выбрать меня!
— Интересно, какая же разница? Ведь вы одного возраста, то есть обе еще не в возрасте.
— Э, нет, не скажи, я на семь месяцев старше это большая разница,— говорила она, изгибаясь, как жена Потифара перед Иосифом.
Еще два денечка — и гуд-бай! Ковач ломает голову над тем, как оттянуть уход в армию. Похоже, тут ничего не придумаешь. «Придется смириться с обстоятельствами, как ни крути,— завтра крышка,— говорит он себе с горечью,— Еще разок искупаемся, хорошенько поддадим с ребятами — и гуд-бай! Эх, судьба-индейка! Видать, ты потрафляешь плохим людям. Ну и пусть, все равно мне деваться некуда».
Небо затягивалось грозовыми тучами. Ковач с Бадюрой пыхтели против течения, когда ударил первый гром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91