Я отползаю к декоративному кустарнику, и там у меня, начинается рвота. Глаза заливают слезы, но и в этом есть свое преимущество. Звезды и возбужденно кричащих женщин я вижу словно бы сквозь туман, сквозь легкую дымку над озером. Ирена кладет мне на плечо руку:
— Спасибо, дядюшка.
— Да что там, всыпали же нам эти, а? Никто из вас не заметил номера?
— Это было такси,—говорит .Ирена,— я его найду. Как вы-то, дядюшка?
— Все будет хорошо. Черт, так меня не тузили, по крайней мере, лет двадцать. Ну что, пойдем позвоним?
— Это ни к чему, дядюшка Саройян.
— То есть как?
— Оставим до завтра. Я знаю, где их найти.
Мы идем в вахтерку. Дамы тараторят, по лестнице спускаются все новые и новые обитательницы пансионата. Я ополаскиваю лицо водой. Возвращаюсь.
Ирена стоит в окружении нескольких женщин, под глазом у нее расцветает цветком округлый кровоподтек.
— Господи, иди скорее к себе, приложи что-нибудь холодное,—говорю я, и Ирена послушно идет, поднимается по лестнице, потому что у лифтов настоящее столпотворение.
НАСТОЯЩЕЕ СТОЛПОТВОРЕНИЕ — иначе я не могу себе представить сегодняшний мир. Напряжение спадает лишь через час, но и потом на лестничных площадках стоят группки переговаривающихся женщин. Ирена спускается вниз по лестнице. Волосы она стянула резинкой, свои прекрасные длинные волосы, в которых моя галантность отказывается замечать проглядывающие кое-где серебряные нити. На очаровательном лице Ирены, которое сейчас начинает походить на лицо ее сварливой и вечно недовольной матери (а ведь когда-то тоже была наверняка красивой женщиной), улыбка. Кровоподтек под глазом делает ее лицо каким-то особенным и запоминающимся. Да уж, видик у нас дай боже — и у меня, и у Ирены, да и у всех нас. Ирена поднимает откидную часть перегородки и подсаживается ко мне.
— Как самочувствие?— говорю я.
— Ничего, дядюшка Саройян, правда, ничего. Бывало и похуже, и еще будет, так что ничего.
— Так что ничего,— говорю я.— Ну и мерзавцы же!— говорю я и обнимаю ее за плечи.
— Бедолаги,
— Мне кажется, что сегодня не грех выпить,— говорю я и встаю. Достаю из шкафчика семисотграммовую бутылку красного вина, которую припрятал на черный день, перочинным ножом обрезаю полиэтиленовую пробку.
— Мне капельку, дядюшка. Я еще поеду.
— Бог с тобой, неужто ты поедешь в таком виде? Ирена касается рукой лица.
— Ничего страшного,— говорит эта маленькая мужественная красавица.
— Если ты хочешь поехать, чтобы заявить, то достаточно ПОЗВОНИТЬ ПО телефону. Они сами приедут. Это даже еще лучше. Для снятия показаний.
— А шаете, что я сделала бы если бы я действительно была сволочью? — говорит она.— Я села бы в машину и подняла трубку. «Всем, кто меня слышит. Такой-то и такой-то меня избили». Представляете, какой поднялся бы тарарам?
— Представляю. Таксисты останавливаются где только можно. Высаживают из машин пассажиров. Не берут платы за проезд,— где же еще могут совершаться чудеса, как не на этом свете? И началась бы погоня, самая грандиозная из всех, какие только помнит этот город. «Всем: я на середине Виноградского проспекта, и эти мерзавцы впереди меня».
«Блокирую подъезд к Виноградской больнице».
«Блокирую все подъезды слева».
«Блокирую все подъезды справа».
«Порядок, ребята, а теперь за ними!»
Это было бы великолепным финалом моего фильма. Вроде бы невинные фразы, цель которых — предотвратить чье-либо вмешательство со стороны, ибо сор из избы выносить не следует.
— Ну, дядюшка! — побуждает меня красавица.— Раз уж откупорили, так наливайте!
— И верно!
— Мне всего на два пальца. Я должна ехать.
— Ты бы хоть выспалась перед этим,— уговариваю я ее.
— Нетушки, нетушки! Если я не сделаю этого сегодня, то не сделаю уже никогда.
Она поднимает фужер. Улыбка освещает ее прекрасное лицо со следами побоев.
— «Будем живы — не умрем», дядюшка!
— За твою красоту и за мое здоровье. Вот уж не ожидал, что ты это запомнишь.
— Поеду на Силезскую улицу, дядюшка. По адресу, который я храню вот уже пять лет.
Понятно, киваю я головой, хотя не понимаю абсолютно ничего.
— Там живет мой друг, которого я не видела двадцать лет. Странно, правда? Позвоню у двери и скажу: пригласишь меня войти? В таком вот виде. С расквашенной физиономией. Жизнь оставила на мне свои отметины, покуражилась надо мной на славу, но я все та же.
— А что будет дальше?
— Не знаю. Это неважно.
— А если его не окажется дома?.. _
— Это единственное, чего я еще боюсь,— говорит она.— Больше ничего. Потому что если его не окажется сегодня дома, то в другой раз я уже не соберусь с духом.
— Он будет дома,— обещаю я ей.— «Живы будем —-не умрем», девочка — отозвалась она.— Тут вы меня в галошу не посадите, я это читала. Пожелайте мне ни пуха ни пера, дядюшка.
— Желаю от всей души и буду желать до конца своих дней,— сказал я.
По радио заканчиваются очередные последние известия. Иран и Ирак опять таскают друг друга за волосы, в Южной Африке пальба.
1 Туман в твоих глазах (англ.).
2 Не беспокойтесь, Малапарте (англ.).
наигрывает транзистор под моей стоечкой.
— Это я еще послушаю,— говорит Ирена,— это замечательная песенка.
МНЕ ВСЕГДА НРАВИЛСЯ
Гарри Белафонт, даже через океан я всегда ощущал (мало кому я признался бы в этом), что его сердце больше моего. За идею записать песню о страдающей от засухи Эфиопии я еще прошлой зимой назвал его своим братом по чести. Этой привилегией пользуются еще Сократ и Шекспир, хотя, признаваясь в этом публично, я свидетельствую о своем сумасбродстве. Опрокинь-ка в себя стакан, ибо старость бывает излишне чувствительной, и на мои глаза напрашиваются слезы
Сорок три певца, каждый из которых знаменит, как «Битлз», тайком от других записывают это на диски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91