— Беги к Данечке, беги,— бросила она через плечо.— Вам есть о чем поговорить.
— Но я хочу поговорить с тобой.
— Эй, пижон, отвали!— протяжно и лениво бросает лодочник Мойжишек.— Барышня не желает с тобой разговаривать. Не то схлопочешь веслом по башке.
Они пробыли вместе до самого вечера, пока Дана насильно не увела упиравшегося Ковача.
На следующий день она провожала его на поезд.
— Ты не потерял мою фотографию?—спрашивала она озабоченно.— Напиши мне сразу, как узнаешь адрес. Я приеду поглядеть, как вы принимаете присягу,— раньше вас, наверно, не выпустят. У братишки было точно так же. И, пожалуйста, не убивайся, ведь тебя же будут отпускать в увольнения, а я буду приезжать. Автостопом. Ведь девчонку любой подсадит. Буду посылать тебе булочки и марки, чтобы ты мог писать и... и...
— Я знаю, ты хорошая.
— Да, я хорошая.
Они поцеловались. Поезд медленно пополз вдоль перро-
на, за городом стал набирать скорость. Прогрохотал по виадуку, и внизу открылся вид на город Грабице. В соседнем купе горланили «Как меня в солдаты брали в Годони-не...», а из окна вагона, катившего сразу за локомотивом, вылетела бутылка и разбилась о металлический столб у насыпи.
ИРЕНА НОВАКОВА
над своими чувствами к Ковачу не очень-то задумывалась. Есть ли необходимость размышлять о людях, которых мы встречаем изо дня в день? Которые неизменны так же, как холмы вокруг города, как река, которая мимо них течет? Повышенный интерес Ковача был отраден постольку, поскольку возвысил ее в глазах подружек. Любую пятнадцатилетнюю девчонку, за которой вполне серьезно ухаживает двадцатилетний, в кругу сверстниц почитают за взрослую — ив этом вся соль. Просто она числила Ковача среди всего того, что ей как бы принадлежало наподобие солнца и неба. В Коваче она была уверена и, полагаясь на его постоянство, намеревалась уступать ему понемножку.
На следующий день после грозы, о которой мы упоминали, Ирену навестила ее лучшая подруга Дана. Та красочно описывала пережитую ночь, восторгалась заросшей грудью Ковача. Ирене стало не по себе.
— Меня этот человек не интересует,— сказала она гордо.—Пропади он пропадом! И не говори больше о нем!
— Так ты на меня не сердишься?—воскликнула лучшая подруга.— Я хотела тебе рассказать сама, пока до тебя не дошли какие-нибудь сплетни. Думаю, это честнее. Так ты считаешь, что я могу его не прогонять?
Ирена как отрубила: мол, Ковача она видеть больше не желает.
— Но ведь он тебя любил,— сказала Дана, нажимая на последнее «л», чтобы поддразнить подругу.
— Ну и черт с ним!
- СКАЖИТЕ МНЕ, ДЯДЮШКА САРОЙЯН
(это прозвище я заслужил у молодых дам), отчего все получается шиворот-навыворот?—настойчиво вопрошала очаровательная Ирена Сладкая.—Почему мы не можем любить того, кто любит нас? Почему он не задал мне взбучку вместо того, чтобы ходить за мной по пятам? Мне были противны его воздыхания.
— Голубушка вы моя, вот мы говорили о реке и рыбаках. Одно время я тоже рыбачил. Меня всегда заедало,
46 что на другом берегу вытаскивают рыбу покрупнее, чем там, где сидел я. Я переходил через мост и шел туда. А крупная рыба тем временем переметывалась к противоположному берегу. Все остальные удили, а иногда и кое-что вылавливали. Я же полдня переходил с места на место и, само собой, ходя вот эдак, не мог поймать ничего.
— Собственно, меня к нему тоже тянуло. Когда Дана пришла сообщить мне о том, что произошло между ними, когда она пришла этим похвастаться, я готова была реветь от злости. Вам это покажется смешным, но, когда Ковач явился на пляж, я решила уйти, чтобы чего-нибудь не выкинуть. Я пошла на лодочную станцию. Я была красивая девчонка, это факт...
— Вы и сейчас вполне ничего,— сказал я ласково.
— Какое там. А тогда меня издали зазывали: «Барышня, не хотите ли покататься? Ко мне, сюда, здесь есть место!» И был там один такой Мойжишек, бабник. Я думала, что если Ковач увидит меня с ним, то для него это будет большим ударом и тем слаще окажется месть.
— М-да...
— Мы приплыли к небольшому островку, вышли на берег, и разлюбезный донжуанишка тотчас принялся меня соблазнять. Я от него уплыла. И ходила по берегу реки до тех пор, пока Дана с Ковачем не ушли. Смешно, да?
— Ничуть.
— Дана забеременела. Ее отец поехал в воинскую часть, где служил Ковач, переговорил с командиром. Ковач получил отпуск и поехал жениться. Я проревела целую ночь. Еще счастье, что мы с ним больше не встречались. Будучи в армии, он подписал контракт с каким-то предприятием в Праге, получил квартиру, и оба, то есть трое, вместе с сыном, переехали. Я горько сожалею, что все так вышло. Ах, если б можно было все исправить!
Типичное заблуждение двадцати- и тридцатилетних. По собственному опыту знаю, что все в этом возрасте смотрят на жизнь как на некое предварительное испытание. Мол, потом, когда поймем, как правильнее поступать, чего следует избегать, начнем по второму заходу, и уж на этот раз без ошибок. Да и в мои шестьдесят (собственно, уже с гаком) лет у меня нет никаких рецептов, как лучше поступать. Пожалуй, единственное, чему я научился, так это не сожалеть об ошибках, махнуть на все лапой, которая умела ласкать женщин и валить деревья.
Я разлил по чашкам остатки кофе, встряхнул термос — там не было ни капли.
— Я дура, а?—спросила Ирена.
— Отнюдь, я так не думаю.
Близилась полночь, я поднялся и пошел запереть главный вход. Ирена курила, стряхивая пепел на блюдечко. Висящие над вахтеркой электрические часы в футляре из красного дерева выпускали на орбиту минуту за минутой.
— Никто уже потом не был со мной так нежен, так ласков, так внимателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91