— Плевать я на тебя хотел, птенчик! Что я, гоняться за тобой буду?! — крикнул ему вдогонку Тоник, едва переводя дыхание, но перепуганный второкурсник, который однажды уже попался и не хотел своей ошибки повторить, сделал еще несколько лишних шагов, споткнулся о кабель, проводивший сигнал вниз по этажам, потерял равновесие, кувырнулся через невысокий парапет и сверзился вниз с высоты третьего этажа.
— Идиот!— крикнул Тоник, помчался вниз, растормошил вахтершу и заставил ее вызвать «скорую помощь». Вахтерша, строго следовавшая инструкциям, хотела во что бы то ни стало в первую очередь известить директора училища.
— Идиот! Болван!—твердил Тоник, стоя над бесформенным комочком, шевелившимся у его ног,— Зачем ты побежал дальше? Ведь я за тобой уже не гнался.
— Знаю. Я сам виноват,— отозвался добряк Пацелт.
— НУ И ЧТО ИЗ ЭТОГО? —
деловито осведомился капитан Бавор, помешивая ложечкой кофе.— Это мы наблюдаем ежедневно, Бертик. Не надо драматизировать. Что дальше-то?
— Суд, дружище, что же еще? — сказал я устало.— С парнишкой все кончилось плохо. У него отнялись ноги. Целый год над ним бились, но сделать ничего не могли. За попытку ограничить свободу другого Ферецкий получил срок, условно.
— И только? — насторожился Экснер, облизывая ложку.
— Да, всего-навсего, других показаний против него у суда не было. Никто не сказал, что остальных ребят он тоже терроризировал. Тогда такие вещи заминали. Я кое-что вытянул из его матери. В порыве откровенности он ей во всех сознался. Плакал, напуганный тем, сколько он всего успел натворить, обещал исправиться. В суде рассматривалось только дело о том, как два парня подрались из-за девчонки. Мол, на крыше Ферецкий крикнул Пацелту, что уже не гонится за ним, и добряк Пацелт его слова подтвердил. К тому же Ферецкий без промедления вызвал «скорую помощь». Все это, вместе взятое, плюс юный возраст и кристально чистенькая характеристика... чем это еще могло кончиться? Получил год и три месяца условно, никто больше об этом и не вспоминал.
— Завтра или послезавтра пошлем кого-нибудь переговорить с Пацелтом,— сказал капитан.
— Да ты что, ведь он прикован к коляске!
— Может, его уже поставили па ноги, мы же не знаем! Меня интересует, было с ним дальше портрет, раз ОН у тебя так хорошо получается. А что с ночными автобусами?
— Пустой номер. Ни один шофер ничего не помнит. У НИХ кабины из плексигласа, водитель, как правило, вообще не видит, что делается у него за спиной.
— А как с Гуго?
Гуго (настоящее его имя — Франтишек Лупух), насколько я помню,— механик на автопредприятии, где до вчерашнего дня работал Ферецкий. Оба они, по свидетельству Ирены (стоп — по свидетельству пани Сладкой), занимались какими-то махинациями. Вроде того, что сбывали по спекулятивной цепе запчасти, устанавливали очередность ремонта машин, короче, организовали внутри государственного предприятии свое собственное.
— К нему пошлем кого-нибудь из канцелярских крыс. Сперва надо произвести инвентаризацию и составить акт. Допросим парочку из тех, кто недавно уволился,— уж эти-то не станут подыгрывать остальным! Ну а потом решим, как действовать дальше. Пока же Гуго, само собой, от всего открещивается.
— План что надо.
— Как видишь, котелок у меня варит. Айда, подброшу тебя домой!
— Я бы не прочь где-нибудь поужинать,— противлюсь и,—дома у меня хоть шаром.
— Тебе следует привести себя в порядок, чтобы завтра быть в хорошей форме. Придет Сладкая подписать протокол.
— Ах да!.. А ведь правда, смотреть на нее — одно удовольствие?
— Это точно. Так идем?
— Идем.
Глава IV
ЗАПИХИВАЮ РУБАШКУ В КОРЗИНУ,
из которой грязное белье уже просто вываливается,— снова мне предстоит тащиться в прачечную. Заодно можно будет прихватить и постельное белье. И окна надо бы вымыть. Хорошенько выскоблить всю квартиру. А не лучше ли снова вернуться в общежитие? Там о тебе заботятся, как в гостинице. Там ни с чем не нужно возиться. Умникам, которые не видят в нас ничего человеческого, даже в голову не приходит, что и у нас порой может болеть зуб или душа. Что мы можем чувствовать себя одинокими, несмотря на свою принадлежность к огромному аппарату. Что ты, скажем, можешь влюбиться, мечтать о детях, быть не единожды обманутым и, наконец, стоять перед судом на бракоразводном процессе, как и каждый другой гражданин.
В последнее время я с трудом засыпаю. Я могу устать, меня может буквально шатать от недосыпания, но стоит мне лечь — и сонливость как рукой сняло. Вы, пожалуй, скажете, что можно обратиться к доктору и он выпишет какое-нибудь снотворное. Однако наш эскулап больно дотошен. Попасться ему в лапы — все равно что жениться: от него уже не отделаешься. «Что-то мне это не нравится,— говорит он,— тут что-то серьезное! Пошлю-ка я вас на обследование. На ЭКГ, ЭЭГ». Напишет направление к психотерапевту, дескать, пусть посмотрит, что у меня засело в голове, из-за чего я не могу спать. И майор Бажант (из того, что мы не называем его майором Ажаном — в других местах давать начальникам прозвище стало обыкновением,— вы можете заключить, что его мы как-никак уважаем), этот тертый калач, кажется уже все повидавший на своем веку, станет поглядывать на меня косо.
— У вас что-то с нервами, старший лейтенант Глухий?
— Нет, просто я плохо сплю»
Полицейский (франц.).
— Ну то-то! Расшатанные нервы в вашем-то возрасте — об этом вы и думать не смейте, понятно? Иначе вы не сможете заниматься нашей работой.
Как видите, при всей своей многоопытности, он не избавился от предрассудков. Майор полагает, что в сорок лет у человека еще нет никакого права на болезни, что претендовать на подобное он может лишь после пятидесяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91