– Последнее, что меня волнует. – Она покосилась на Джонсона.
Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:
– Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. – Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. – Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.
Джонсон повернулся к старухе.
– Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.
– Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.
– Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?
– Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то – вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.
Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.
– Ну давай, давай, – ласково понукала мамаша Фиббс. – Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.
– Бобби, – сказал Джонсон, – на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?
У мальчика загорелись глаза.
– Ух ты! Можно, мама?
Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.
– Можно пойти всем вместе, – намекнул Джонсон.
– Думаешь? – Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.
Эстер не ответила, Джонсон сказал:
– Там решим, Бобби.
– Это было в здорово!
Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.
– Пойдем, малыш, – мягко сказала она и увела мальчика из кухни.
– Не забудь! – крикнул Бобби из коридора.
– Обещаю.
Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.
– Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.
– Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...
Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.
– Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.
Молчание.
– Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.
Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.
– Кофе? – спросила она, снимая с плиты чайник.
– Спасибо. – Он улыбнулся.
Она разлила кофе, села, схватила сигарету.
– Ты слишком много куришь.
Эстер покачала головой, зажгла спичку.
– Не сегодня же бросать.
– Верно. – Он торопливо отхлебнул кофе.
Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.
– Чего ты здесь торчишь?
– Я не понимаю...
– Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! – Она беззвучно заплакала! – Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?
Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.
– Ты слишком много куришь. – Кларк взял у нее пачку «Салема».
Эстер долго не смотрела на него.
– Я ведь сказала, – наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, – сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.
Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.
– Я приготовлю еще кофе.

7.00 вечера

Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.
Сиделка – худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом – преградила им путь.
– Курить запрещено, сэр, – проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. – Только в комнате ожидания.
Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.
– Брось эту дрянь и заходи, – шепнул он Голду. – А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».
В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.
– Джек, – Рут встала, – спасибо, что навестил.
– Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?
Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.
– Все чудесно, – ответила Рут за мужа. – Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.
– Доктор Синх? – перебил Джеки. – Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?
– Он индиец.
– Индиец? – Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. – Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?
– Босс, – один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, – если его зовут Синх, значит, он сикх.
– Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами – тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175