"Чистить оружие до блеска. Встану - проверю". Стася
вежливо и холодно улыбнулась; но, господи, как же смеялась Лиза этой тупой
казарменной сальности! Помню, на второй, или на третий, что ли день ко мне
попробовал прорваться Куракин, кажется, в компании с Рамилем - Лиза
выпихивала их: "Нельзя! Доступ к телу открыт только женщинам!" - с
категоричной веселостью, моляще, оглядывалась на меня через плечо.Помню, в
момент одной из перевязок они оказались в палате вместе - Лиза уже пришла,
Стася еще не ушла; так они даже медсестру практически аннулировали и с
какой-то запредельной бережностью сами вертели мой хладный труп в четыре
руки. "Стася, помогите пожалуйста... ага, вот так. Вам не тяжело?" - "Что
вы, Елизавета Николаевна. Мне в жизни приходилось поднимать куда большие
тяжести," - отвечала Стася и точными, безукоризненно быстрыми движениями и
раз, и два, и три пропихивала подо мною раскручиваемый бинтовой ком. А
когда я, скрипнув зубами от бессилия, едва слышно рявкнул: "Что вы, в самом
деле!.. Персонал же есть!", Лиза удивленно уставилась мне в глаза и
сказала: "Бог с тобой, Сашенька, нам же приятно. Правда ведь, Стася?" -
"Правда," - ответила та. "Ты, Саша, может быть, не знаешь,- добавила Лиза,
разглаживая бинт ладонью, чтобы не было ни малейшей складочки, которая
могла бы давить,- но женам хочется быть нужными своему мужу постоянно. Ведь
правда?" - "Что правда, то правда, Елизавета Николаевна".
Стася, напротив, держалась со мною с безличной, снимающей всякий намек на
душевную или любую иную близость корректностью отлично вышколенной сестры
милосердия. Когда Лиза уходила, мы с нею почти не разговаривали,
ограничиваясь самыми необходимыми репликами; собственно, мы и с Лизой почти
не разговаривали, мне каждое слово давалось с трудом, через дикую боль,
лепестковая пуля раскромсала мне и легкое, и трахею, но Лиза щебетала за
двоих, подробнейшим образом рассказывая и о погоде, и о новостях, и о том,
что сообщил Круус, и о том, что прислали Рахчиевы и как они ждут нас в
Стузах, и о том, что сказала по телефону Поля, и о том, что сказал в
последней речи председатель Думы Сергуненков, и как была одета государыня
во время вчерашнего приема, транслировавшегося по всем программам; а Стася
молчала, лишь выполняя просьбы и односложно отвечала на вопросы, не
отрываясь от какой-нибудь книги или рукописи - и, стоило нам остаться
вдвоем, в палате вспучивалось дикое, напряженное отчуждение, которое Лиза,
приходя, отчаянно старалась снять. Я скоро и просить перестал, и
спрашивать, и пытаться хоть как-то завязать разговор; даже если
действительно что-то нужно было, ждал Лизу или медсестру. Стасю эти
молчания, похоже, совсем не волновали - шелестела себе страницами, усевшись
в углу так, что я ее даже видеть не мог. Тогда я совсем переставал
понимать, зачем она приехала. Разве только дать Лизе знать о своем
существовании. Конечно, думал я, с закрытыми глазами слушая частый шелест -
читала она очень быстро,- она, "поднимавшая в жизни своей куда большие
тяжести", наверняка не раз бывала в каких-то сходных ситуациях и, в отличие
от меня и, подавно от Лизы, возможно, чувствовала себя, как рыба как рыба в
воде. Не обидела бы она как-нибудь мою девочку, подумал я однажды - и тут
же мне стало стыдно невыносимо. Я хотел было позвать ее и, когда подойдет,
сказать что-нибудь хорошее - до ее угла со сколько-нибудь длинной фразой
мне было не докричаться - но как раз в этот миг она хмыкнула презрительно и
пробормотала, явно не для меня: "Это же надо так писать... вот урод". И я
смолчал.
Зато она снимала боль. Каким-то шестым чувством угадывая, когда мне
становилось уж совсем невмоготу, откладывала чтение, подходила молча,
присаживалась на краешек и начинала ворожить. Энергично дыша, вздымала
тонкие сильные руки, словно жрица, зовущая с небес огонь, потом швыряла
наполненные им ладони к моей развороченной груди и то слегка прикасалась к
бинтам, то делала над ними сложные пассы... Не знаю уж, помогало это
заживлению, нет ли - но в такие минуты мне начинало казаться, что относится
ко мне по прежнему, что приехала оттого лишь, что не могла быть вдали, и
вообще - все уладится как-нибудь, ведь если люди любят друг друга, не может
все не уладится... Возможно, в этом и был весь смысл колдовства? Боль от
таких мыслей теряла победный напор; сникала, съеживалась, как степной пожар
под благодатным дождем.
С Лизой она держалась с подчеркнутой вежливостью, и вообще всячески
демонстрировала свое подчиненное, второстепенное по отношению к ней
положение. Лиза в своих попытках установить столь необходимую для
нормальной регенерации атмосферу непринужденного домашнего товарищества -
представляю, чего ей это стоило! - сразу стала звать Стасю по имени; та дня
три цеплялась за отчество. "Стася." - "Елизавета Николаевна"... Потом все
же сдалась, уж слишком эта нелепость резала слух, наверное, даже ей самой.
Но стратегически ничего не изменилось; уверен, дай ей такую возможность
язык, Стася беседовала бы с Лизой в дальневосточных традициях, где,
например, согласно одной из знаменитой тысячи китайских церемоний,
наложница, вне зависимости от реального соотношения возрастов, обращается к
главной жене с использованием обозначающего "старшую сестру" термина
родства; ну а сама, соответственно, именуется "младшей сестренкой". "Не
хочет ли госпожа старшая сестра попить немного чаю? Младшая сестренка будет
рада ей услужить...". По-русски, если уж совсем не выпендриваться, так не
скажешь, но Стася и из русского выжимала немало, и Лиза, с ее простодушным
старанием учредить дружелюбие, ничего не могла поделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81